Роковое наследство
Шрифт:
Поймав вопросительный взгляд Ренье, Симилор торжественно добавил:
– Ведь сокровища там! Ренье оторвался от работы.
Внимание художника чрезвычайно польстило Симилору, и он продолжил, распаляясь все больше:
– Сотни, тысячи, горы слитков и монет! Весь золотой запас Банка – ничто в сравнении с этими сокровищами, которые накапливались и умножались с тех пор, как Отец-Благодетель был тем самым Фра Дьяволо, что известен всему миру благодаря знаменитой комической опере.
– Отец-Благодетель! Отец! – повторил Ренье, невольно заражаясь волнением собеседников, а в голове у него крутилось: «Il padre d'ogni» [16] !
16
Il padre d'ogni (итал.).– Всеобщий Отец.
Пока Симилор позировал и витийствовал, Эшалот снял со стены старую сумку, о которой мы уже упоминали выше, открыл ее и извлек на свет Божий какой-то предмет, завернутый в тряпки; оказавшись на воздухе, сей предмет немедленно затрепыхался и запищал.
– Не плачь, Саладен, не плачь, малявка, – ласково зажурчал Эшалот, доставая со дна сумки бутылку, в пробку которой был ввинчен мундштук. – До чего ж глупы эти сопляки, орут как раз тогда, когда их собираются кормить. Пей, поганец, молоко! Оно тепленькое, ты ведь на нем лежал.
Предмет, оказавшийся младенцем мужского пола, с жадностью присосался к мундштуку.
Ренье снова взялся за кисть.
– А мог бы ты показать мне кого-нибудь из Черных Мантий? – спросил он вдруг. – Я, знаешь ли, верю в эту сказку. Я заплачу, сколько ты захочешь.
Эшалот с искренним испугом приложил палец к губам. Симилор же ответил:
– Даже ребенку понятно, что деятельность организаций такого рода сплошь состоит из тайн, покрытых мраком. Хозяева, они в бархате разгуливают, им нет нужды зарабатывать на хлеб, позируя художникам. Не надо мне ни золота, ни серебра, я лучше буду землю грызть, чем выдам доверенную мне тайну. Я не торгую своей честью!
– Вот мы каковы, – поддакнул Эшалот.
– То есть, попросту говоря, вы ничего не знаете, – заключил Ренье, откладывая палитру. – На сегодня хватит!
В мастерскую было два входа. Парадная дверь располагалась напротив Люксембургского сада: с другой стороны дома имелась низенькая дверца, выходившая в аллею, которая тянулась до улицы Вавен.
Именно с черной лестницы до Ренье вроде бы донесся слабый шум.
– Живо одеваться! – скомандовал молодой человек.
– Пакуй молокососа, – велел Симилор Эшалоту, – да поживей! Здесь ждут знатный гостей.
А шепотом прибавил:
– Сюда идет принцесса, продающая привлекательные части своего тела, необходимые господину художнику для того, чтобы намалевать Венеру в облачке, которой копье, запущенное нашей недрогнувшей рукой, проткнуло кишки.
В дверь постучали.
Пока Ренье открывал, натурщики торопливо натягивали на себя одежду.
– И нечего опасаться, что ее кто-нибудь узнает в Прадо, – продолжал рассуждать Симилор.
– Думаю, богатая дама, а, может, и благородная, – вставил Эшалот. – Художник наш – хорошенький мальчонка, он многое может себе позволить.
Симилор пожал плечами и пригладил космы перед осколком зеркала, которое всегда носил с собой, аккуратно завернув в бумажку.
В заднюю дверь вошла женщина довольно высокого роста, одетая в черное, с лицом, скрытым под многослойной кружевной вуалью, непроницаемой, как маска.
– Встречал я дамочек и покрасивей, – пробормотал Симилор, ловя на лету монету в сто су, брошенную Ренье. – Спасибо, хозяин, и до свидания.
Подталкивая Эшалота к парадной двери и одновременно пронзая незнакомку вызывающе нескромными взглядами, Симилор бубнил:
– Пойдем, пойдем, старик! Если художник заметит, что мы не по душе его гостье, то недолго и без работы остаться.
XII
НЕЗНАКОМКА
Совершенно очевидно, что стук в маленькую дверцу мастерской возвестил о начале любовного свидания. Незнакомка менее всего походила на обычную натурщицу. Все ее существо дышало изысканным благородством, в осанке чувствовалась властность, и ошибиться на счет этой дамы было невозможно.
Что же касается избитого слова «незнакомка», то нам, к сожалению, без него не обойтись, поскольку дама и после поспешного ухода натурщиков не подняла своей вуали.
Судя по всему, гостья Ренье была обворожительна. Красота обладает удивительным свойством: свет ее пробивается сквозь самые непроницаемые покровы.
А повседневное городское платье облегало многообещающие формы... – Да что тут гадать! Ведь существовала картина, которая говорила сама за себя. Грудь Венеры служила неоспоримым доказательством достоинств таинственной гостьи. Только солдат, бесчувственная, отупевшая скотина, мог посягнуть на такое ослепительное совершенство.
Но Венера умеет мстить заносчивым воякам – да еще как!
В возрасте Ренье художникам случается терять голову и из-за менее прелестных созданий.
Но Ренье, хоть и не был гулякой, пресыщенным удовольствиями, сохранял тем не менее ясность рассудка, несмотря на очевидный и головокружительный успех у женщин.
Странным он был малым, добродушным, по-своему остроумным, без малейших претензий на лидерство, способным – возможно, благодаря своей природной жизнерадостности – пробраться, не уколовшись, сквозь шипы и тернии самой запутанной драмы.
Ренье жил полнокровной и честной жизнью, приключений не боялся, но сам их не искал; свои амбиции он строго соизмерял с реальными возможностями, что бывает крайне редко; он упорно трудился, исполненный самых радужных надежд, и лелеял в душе одну-единственную страсть, ставшую смыслом всего его существования.
Страсть тихую, спокойную – и оттого превосходящую по глубине и силе самые бурные и пылкие чувства.
Ничто не может сравниться с такой страстью, рожденной первым трепетом юного сердца и пронесенной через всю жизнь.
Правда, встречается такое чувство очень редко, а если люди и сталкиваются с ним, то обычно его не распознают: уж слишком оно похоже на дружбу.
Слишком естественно и наивно.
Корни его настолько глубоки, что оно не нуждается ни в каких ярких проявлениях. Аксиома не требует доказательств.