Роковой рейд полярной «Зебры»
Шрифт:
— Говорил с «Дельфином»?
— Да нет, — Забрински перестал передавать позывные и подвинулся, поудобнее развернув сломанную ногу. — Я еще не совсем понял, в чем дело, лейтенант, но, по-моему, эта старая шарманка накрылась.
— Так, — медленно проговорил Хансен. — Значит, вызвать их ты не можешь?
— Я их слышу, а они меня — нет, — Забрински виновато пожал плечами. — Похоже, когда я упал, то сломал себе не только лодыжку.
— Сможешь починить?
— Не думаю, лейтенант.
— Черт возьми, ты же радист.
— Да, — рассудительно согласился Забрински, — но не волшебник. Замерзшими, одеревеневшими руками,
— Но починить-то его можно? — не унимался Хансен.
— Он на транзисторах, а не на лампах, так что разбиться там нечему. Значит, думаю, можно. Но на это потребуется не один час, лейтенант, и сначала придется изготовить необходимые инструменты.
— Хорошо, действуй. Делай все, что хочешь, только запусти эту штуковину.
Забрински молча протянул Хансену наушники. Тот, так же не сказав ни слова, взял их и надел. Послушав некоторое время, лейтенант снял наушники и, возвращая их радисту, сказал, пожав плечами:
— С починкой рации можно, пожалуй, и не спешить.
— Вы имеете в виду, — поправил его Забрински, — спешка здесь ни к чему.
— Что значит ни к чему? — спросил я.
— Похоже, — мрачно пояснил Хансен, — что в очереди на спасение мы стоим следующими. Они передают одно и то же: «Полынья быстро смерзается, немедленно возвращайтесь».
— Я с самого начала был против — это же чистое безумие! — подал голос Роулингс. Он сидел над котелком, в котором оттаивал ледяной комок консервированного супа и уныло помешивал его вилкой. — Попытка, друзья мои, конечно, благородная, но однозначно обреченная на неудачу.
— Держи свои грязные пальцы подальше от супа и прикуси язык! — сердито велел ему Хансен. — А где ваша-то радиостанция? — спросил он, резко обращаясь к Киннэрду. — Ну да, разумеется. Мы запустим ваш генератор и тогда…
— Мне очень жаль, — грустно улыбнулся Киннэрд. — Ручной генератор сгорел, мы пользовались аккумулятором, а он сел. Совсем.
— Аккумулятором, вы говорите? — с удивлением переспросил Забрински. — Тогда почему во время ваших передач происходили беспорядочные колебания мощности?
— Наши никелево-кадмиевые батарейки изрядно подсели — к тому же у нас их было всего пятнадцать штук, остальные сгорели, — и мы их то и дело меняли и переставляли, пытаясь выжать все, что было можно. Вот почему мощность постоянно менялась. Даже никелево-железистые элементы оказались не вечны — в конце концов и они сели. Сейчас их не хватит и на то, чтобы зажечь фонарик.
Забрински молчал, как и все остальные. В восточную стену непрерывно барабанили льдинки, шипела лампа, мягко гудела печка, однако, несмотря на этот сонм беспорядочных звуков, в домике царила почти полная тишина. Никто из нас не осмеливался смотреть другому в лицо — все уставились на пол, словно хотели растопить взглядом покрывавший его лед. Если бы нас засняли в эту минуту на пленку и поместили фотографию в какой-нибудь газете, журналистам было бы нелегко убедить своего читателя, что только десять минут назад обитателей дрейфующей станции «Зебра» спасли от неминуемой гибели. Читатель, несомненно, был бы премного озадачен, потому как на наших лицах не было заметно и тени радости, не говоря уже о бурном ликовании.
Когда стало ясно, что молчание слишком затянулось, я сказал Хансену:
— Что ж, тогда остается одно. Раз ни одна
— Нет! — воскликнул лейтенант. Потом, немного успокоившись, он продолжал: — Простите, дружище! Но добро на самоубийство капитан никому из нас не давал. Вы останетесь здесь.
— Хорошо, остаюсь, — сдался я. Сейчас не было времени объяснять ему, что я не нуждаюсь ни в чьем разрешении, и в доказательство размахивать манлихером у него перед носом. — Значит, мы все останемся. И тут же и подохнем, тихо-мирно, без борьбы, без лишней суеты — просто ляжем и сдохнем, прямо здесь. Думаю, вы прекрасно понимаете, что значит быть настоящим командиром. Амундсен, несомненно, согласился бы с вами.
Мои слова, конечно, прозвучали как оскорбление, но в ту минуту я был просто вне себя.
— Никто отсюда не уйдет, — сказал Хансен. — Я не собираюсь никем командовать, док, но будь я проклят, если позволю вам совершить самоубийство. Ни вы, да и никто из нас не сможет вернуться на «Дельфин» после всего, что мы пережили. Это — во-первых. Во-вторых, у нас не работает радиопередатчик, а без точного пеленга нам ни в жизнь не найти «Дельфин». А в-третьих, они там не станут дожидаться, пока смерзнется полынья — погрузятся еще до того, как мы одолеем хотя бы половину обратного пути. Наконец, что, если мы доберемся до той полыньи, а «Дельфина» там не окажется, потому что он уйдет? Тогда мы уже не сможем вернуться на «Зебру»: нас некому будет направлять, к тому же нам просто не хватит сил добраться сюда снова.
— Да уж, шансов у нас, скажем прямо, кот наплакал, — согласился я. — А каковы, по-вашему, шансы, что им удастся починить эхоледомер?
Хансен покачал головой и не ответил. Роулингс снова принялся помешивать в котелке, сосредоточенно рассматривая его содержимое, чтобы не видеть изможденные, обмороженные лица окружавших нас людей и не встретиться с их беспокойными, полными отчаяния взглядами. Но ему все же пришлось поднять глаза, когда капитан Фольсом, отпрянув от стены, сделал к нам пару нетвердых шагов. Даже без всякого стетоскопа я мог определить, что он был очень плох.
— Боюсь, мы не поняли ни слова, — капитан говорил тихо и невнятно: распухшие, перекошенные от боли губы на его сплошь покрытом ожогами лице едва шевелились. «Да, — с горечью подумал я. — Фольсому еще не один месяц придется помучиться на больничной койке, прежде чем он наконец сможет снова показать людям свое лицо. Разумеется, лишь в том случае, если он все же попадет в больницу, поскольку сейчас эта перспектива казалась весьма отдаленной». — Не могли бы вы пояснить, в чем трудность?
— Все очень просто, — стал объяснять я. — На «Дельфине» есть эхоледомер, он предназначен для измерения толщины льда на поверхности моря. С помощью этой штуки капитан Свенсон, командир «Дельфина», даже без нашей наводки уже через пару часов смог бы подвести подлодку прямо к порогу вашего домика. Координаты станции он знает, и единственное, что ему оставалось бы сделать, — это погрузиться, подойти сюда и обследовать лед с помощью эхоледомера. А замерзшие разводы они обнаружили бы без особого труда. Но вся загвоздка в том, что эхоледомер сломался, и, если они его не починят, им ни за что не найти разводья. Вот я и хочу пойти к ним. Прямо сейчас. Пока полынья не смерзлась и Свенсон не ушел на глубину.