Роковые годы

Никитин Борис Владимирович

Я уже приводил те причины, вследствие которых нам не удавалось регулярно следить за Лениным. Телеграммы неоспоримо называли нам, кроме Ленина, еще имена тех, кто постоянно сносился с Ганецким – немецким агентом и к тому же еще доверенным Парвуса. В нормальных условиях такая несомненная связь во время войны с неприятельским агентом, по меньшей мере, должна была бы сильно скомпрометировать, вызвать аресты. Где, в какой стране для доказательства состава преступления требуется находить на шпионе обязательно денежные расписки с печатями? Как увидим ниже, в наших специальных условиях и банковских расписок с печатями оказалось недостаточно.

Зато телеграммы резко и безошибочно отделяли главных от всех остальных, тех главных, на которых стоило бросить все

силы, и в этом и заключалось их громадное значение для контрразведки. Пустив столь точные адреса в разработку, мы сразу выбросились далеко вперед; каждый час стал нам приносить все новое и новое. Только из телеграмм мы узнали впервые о существовании Суменсон. Выяснять, кто она такая, полетел старший агент Касаткин. Узнав от Касаткина, что она демимонденка, кстати сказать, совсем не первого разряда, я сейчас же направил на нее молодого человека Я-на, нашего способного и испытанного секретного сотрудника… В таких случаях вы обыкновенно не открываете карт агенту, а самое большее, что можете сделать в начале, это косвенно подтолкнуть его внимание в ту или иную сторону.

Давая задачу Я-ну, я не сделал и намека на большевиков, а только сказал коротко, что, «кажется, Суменсон занимается какой-то торговлей».

Этот молодой человек в один вечер познакомился с Суменсон. 20 июня он явился и сообщил, что Суменсон переехала на дачу в Павловск, а он нанял у нее комнату и переезжает в этот же день вечером.

– Только у вас о ней, по-видимому, неправильные сведения: никакими торговыми делами она, по-моему, не занимается, – сказал мне, улыбаясь, Я-н.

Тем временем Касаткин донес, что Суменсон посетила Сибирский банк. Я сейчас же послал в банк Александрова с финансовым экспертом. Они выяснили, что Суменсон за последние месяцы сняла в одном этом банке около 800 000 рублей, а на ее текущем счету еще оставалось 180 000 рублей. В Сибирский банк, как то расследовал Александров уже после восстания, деньги переводил из Стокгольма, через Ниа Банк, Фюрстенберг (Ганецкий). Очень важно заметить, что от этих переводов денег и их получения Суменсон никак не могла бы отказаться, даже если бы обыск у нее не дал никаких результатов: банковские книги и расписки Суменсон давали нам в этом полную гарантию. Некоторые из министров заявляли впоследствии, будто бы преждевременное разглашение сведений об измене Ленина дало возможность большевикам спрятать все концы в воду. Но ведь следы в банках не исчезли, как не могли пропасть все вышеперечисленные подлинные письма и телеграммы, устанавливающие непрерывную близкую связь Ленина с немецкими агентами.

Те же министры говорили, что преждевременная ликвидация дела помешала Ганецкому приехать в Петроград, а будто бы для обличения большевиков только и не хватало тех документов, которые эти министры рассчитывали найти на Ганецком.

О том, была ли ликвидация преждевременной, будет яснее видно из следующей главы. Что же касается ожидаемого приезда Ганецкого, то мы, конечно, о том знали, хотя бы из телеграмм Суменсон; но контрразведка не увлекалась предположениями найти на Ганецком бумаги, подписанные германским канцлером, или пачку кредитных билетов с препроводительным письмом от Дисконто-Гезельшафт банка [63] . Контрразведка не могла строить дело такой государственной важности на догадках, надумает ли Ганецкий съездить в Петроград или нет, а тем более что он повезет на себе документы с печатями.

63

При подробном расследовании было выяснено, что Ганецкий в Ниа Банке получал деньги из Дисконто-Гезельшафт банка.

В июле в отношении самого Ганецкого я только пожалел, что, не приехав лично, он избежал возмездия и не попал в Петропавловскую крепость.

Чтобы не возвращаться больше к Суменсон, должен обратить внимание, что арестованная во время июльского восстания, она во всем и сразу чистосердечно

призналась допрашивавшим ее в моем присутствии начальнику контрразведки и Каропачинскому. Она показала, что имела приказание от Ганецкого выдавать Козловскому, состоящему в то время членом ЦК партии большевиков, какие бы суммы он ни потребовал, и притом без всякой расписки. Из предъявленных ею чековых книжек явствовало, что некоторые из таких единовременных выдач без расписки доходили до ста тысяч рублей.

Из писем, отобранных у Суменсон, можно было заключить, что Ганецкий переводил деньги Суменсон под видом средств, необходимых для торговли и главным образом аптекарскими товарами. Прикрываться коммерческой перепиской – обычный прием шпионов. Но было особенно характерно, что Суменсон даже и не пыталась прятаться за коммерческий код, а сразу и просто созналась, что никакого аптекарского склада у нее не было и вообще никакой торговлей она не занималась.

Показания Суменсон представлялись мне настолько исчерпывающими, что, занятый другими делами, я даже не счел нужным присутствовать на ее дальнейшем допросе.

При нормальном режиме контрразведка не ведет следствия, а только производит расследования, которые передает своему прокурору. Но в наших специфических условиях мы вынуждены были идти гораздо дальше: у прокурора были следователи, но не было розыскных органов.

В последних числах июня три изложенные выше самостоятельные группы дел, а именно: Степин, финляндская на Парвуса и, наконец, Суменсон – Ганецкий давали много материала для обвинения большевиков в государственной измене; они были достаточно разработаны. В них мы имели и неоспоримые связи с Германией, и немецкие деньги через банки, и даже раздачу этих денег в народ для участия в демонстрациях.

Контрразведка никогда не мечтала определить, какую сумму партия большевиков получила от немцев. Мы ее никогда и не высчитывали. Пути перевода должны были быть разные. Наша цель была доказать документально хотя бы одно направление.

Приведенные дела имели, конечно, свои подробности и разветвления, проходили по всем отделам; они составляли три законченных группы.

Мне не приходится говорить обо всех других расследованиях, так как они не были закончены; но все же из них я не могу не привести еще двух.

Во-первых, досье компании «Сименс». Отделение этого общества на юге России было закрыто по подозрению в шпионаже еще при старом режиме распоряжением генерал-губернатора Киевского округа.

Членом правления «Сименса» состоял достаточно известный казначей партии большевиков – Красин. Интересно заметить, что до революции Красин был очень крут и требователен к рабочим. Наоборот, после февральских событий он так потворствовал всем требованиям рабочих, что завод Сименса в Петрограде положительно развращал всю рабочую массу. Достаточно сказать, что, когда фабрики кругом закрывались одна за другой от непомерных требований увеличения заработной платы, завод Сименса легко давал прибавки и своими ставками шел впереди других [64] . Ленин называл завод Сименса своей цитаделью, сам очень часто туда наезжал, выступал на митингах, имел там большой успех.

64

Как доказать, почему директор повышает ставки рабочих?

Проникнуть непосредственно в дела правления завода мне представлялось невозможным. Но я не мог отказаться от мысли завербовать в отделе счетоводства своего информатора. Даже эта задача оказалась неимоверно трудной. С нею мне помог справиться Балабин незадолго до июльского восстания: он разыскал в отделе отчетности на довольно высоких ролях своего старого знакомого. После всевозможных обещаний и уговоров последний согласился безвозмездно, исключительно из патриотических побуждений, меня информировать. Но такие исследования тянутся медленно, а ускоренный темп революции не дал нам и оглянуться, как и это дело кануло в Лету.