Роксана. Детство
Шрифт:
Пялились с завистью и с неприязнью, зыркали с недовольством или с похотью… да мало ли всяких взглядов было за жизнь. А эта смотрит как любящая бабушка.
Старуха протянула руки и легко подхватила меня.
Меня?! На руки?!
Я, конечно, за весом слежу строго и думаю, что слегка тренированный мужик меня подхватит при случае, но чтобы старуха… Бред!
— Пушинка моя нежная… цветик весенний… кровиночка моя… — нашёптывала тем временем бабка, поглаживая спину и прикачивая как маленькую.
А
Она меня солдатиком держит, а я ногами до пола не достаю. Чётко помню, что роста во мне было метр семьдесят. Как же так? Повернула голову и посмотрела на руку свою, лежащую на плече бабули.
Не-е-е-ет… Это не моя рука! Это рука ребёнка. Не младенца, но и не подростка. Лет пять или шесть. Хотя… я плохо в детях разбираюсь. Может, и того меньше.
Мамочка, роди меня обратно…
Что?! Да твою ж! Ведь это было последнее, что я подумала перед тем, как сознание потеряла. И после чего, скорее всего, умерла. Последняя просьба…
Ну бред же! Так не бывает…
А как бывает? Кто знает, как бывает после того, как? Может, как раз по последней просьбе и воздаётся?
Но я же не хотела вот в эту… Что это? Изба? Землянка? Халупа? Лачуга?
От жалости к себе я заплакала. Только плач мой был больше похож на хнык.
— Ксаночка, ты ж, наверное, голодная? Сейчас я мою деточку покормлю. Посиди минутку. — Старуха попыталась посадить меня на лежанку, но обессиленное тельце заваливалось на бок. — Хорошо, полежи пока. Я быстро.
Очаг вспыхнул ещё ярче, загремела какая-то посуда, через несколько минут запахло съестным, и женщина вернулась к лежанке. Легко подхватила невесомое тельце, посадила на колени и поднесла к моему лицу деревянную ложку, полную какого-то варева.
Тело хотело есть и открыло рот, а вот сознание… Сознание не готово было к такому. Клейстер — это невкусно! Вполне вероятно, что съедобно, но есть можно только с полной голодухи. Кажется, тело находится именно в таком состоянии.
Ладно, пусть насыщается. А я пока подумаю.
Итак, нечто свыше даровало мне новое тело, а значит, и новую жизнь. Работа над ошибками. О чём я сожалела по итогам прошлой жизни? Есть возможность стать другой. Смиренной девочкой-девочкой.
Бли-и-и-ин! Но как же смириться с той грязью и беспросветной нищетой, что окружает меня? Может, не стоит впадать в крайности и постараться найти нечто среднее между двумя абсолютными состояниями? Можно же быть хитрее и гибче в хорошем смысле этих слов.
— Поела моя красавица, поела моя птичка, — засюсюкала бабка, вытирая какой-то несвежей тряпкой мой рот. Бе-е-е-е… — А теперь поспи. Сон лучшее лекарство.
И опять стала укладывать меня на лежанку, заваленную каким-то тряпьём, сбившимся в жёсткие кочки. Используя единственное доступное мне средство недовольства, я захныкала.
— Что не так, заинька? — всполошилась старуха. Похоже, этот несчастный ребёнок, в чьё тело меня занесло, её единственная радость и смысл жизни. И она готова, по мере возможности, всё сделать для девочки.
— Жёстко… — смогла я выдавить единственное слово.
— Жёстко? — растерялась старуха. — Так нет у нас перин больше. Подожди, сейчас перестелю. Может, помягче станет.
Она приткнула меня на какую-то тряпку на полу между ведром и чем-то ещё, сгребла всё, что было на лавке, и вышла, забыв закрыть дверь.
С улицы в конуру заглянуло солнышко, и потянуло свежестью. Я зажмурилась от яркого света и с упоением вдыхала чистый воздух. Эх, встать бы да выйти отсюда! Но сил пока нет даже на то, чтобы сидеть самостоятельно. Видно, с тельцем этим тоже что-то несовместимое с жизнью случилось.
Но если я здесь и похоже, что прижилась в новом теле, надо набираться сил. Есть что дают, спать где велят и благодарить старушку, что заботится обо мне.
Кажется, я задремала, потому что не заметила, когда вернулась моя опекунша. Только почувствовала, что под моим весом что-то шуршит, запах травяной, и лежать стало мягче.
— Спи, детка, спи, ласточка моя… Одна ты у меня осталась, — последнее, что я услышала, проваливаясь в сон.
Вдруг во сне пришла страшная мысль: «Что, если моё тело парализовано и я не могу двигаться не от бессилия?». Ужас мгновенно вырвал из дрёмы, и я принялась изучать своё новое тело. Попробовала пошевелить пальцами рук — отозвались. Сжала и разжала кулачки — получилось! Согнула локти. И это смогла сделать.
Теперь ноги. Поджала пальчики, пошевелила стопами, согнула колени.
Уф! Устала… Отчего же так плохо-то? Надо бы бабушку расспросить. С этой мыслью я вновь уснула.
Второй раз проснулась от звона разбившейся посудины и тихого ворчания:
— Ну что ж такое… Третья миска за последнюю декаду. Отчего я такая неуклюжая?
— Говорят, посуда бьётся к счастью, — постаралась успокоить я женщину.
Вышло не очень. Голос слабый, и оптимизма в нем ни капли, но старуха, забыв о разбитой миске, метнулась ко мне и заворковала:
— Проснулась моя деточка ненаглядная, цветочек мой весенний, ягодка моя сладенькая. Кушать хочешь?
Я прислушалась к телу и кивнула. Хочу. Мне надо сил набираться и встать, чтобы понять, где я и что дальше делать, чтобы не жить, как…
Хм, а как вообще здесь люди живут? Может, это для них нормальное существование и все мои потуги сочтут за бунтарство?
Информация — основа основ. Вот с этого и начну.
— Бабушка, а что со мной случилось? — прошелестела я.
Кажется, эта женщина не умеет одновременно говорить и дело делать. Вернулась от печи, села рядом.