Роль библиотек в информационном обеспечении исторической науки
Шрифт:
В дар библиотекам и научным учреждениям были переданы личные коллекции многих отечественных историков. Библиотека академика М.В. Тихомирова подарена академическому центру в Новосибирске, книжное собрание историка русского феодализма Н.В. Устюгова также стало общественным достоянием. Научный кабинет Института российской истории РАН, например, пополнился книгами, в свое время принадлежавшими М.С. Волину, М.В. Нечкиной, Ю.А. Полякову и др.
Формирование личных библиотек не могли остановить даже чрезвычайные обстоятельства. В трудной, полной лишений, более чем скудной обстановке начала 1920-х гг. С.Б. Веселовский, первый раз за постреволюционные годы получив единовременно значительную сумму денег (13,5 млн руб. жалованья в Московском университете за апрель 1922 г. и 75 млн руб. из Комиссии по улучшению быта ученых), тут же приобрел «госиздатовских книг по истории революции» на 4 950 000 руб. В списке расходов историка они
Книжные собрания требовали много места, зачастую заметно тесня другие вещи в комнатах историков. В бытность студентом А.Е.Пресняков сообщал в письме к матери, что нового у него только то, что он «разорился на шкаф». «За 30 руб. купил большой (1 аршин % ширины и 10 вершков глубины!) и очень хороший ореховый шкаф» [Александр Евгеньевич Пресняков, 2005. С. 44], куда намеревался поставить все прибывающие книги.
Через два года он опять рассказывал о своих стараниях уместить накопленные книжные богатства в объемах имевшейся у него мебели. По всей вероятности, емкости «большого орехового шкафа» были исчерпаны и книги, расцененные им как ненужные, заняли комод, вытеснив из него белье в какой-то небольшой шкафчик. «Ох уж эти книги. Я просто подавлен ими» [Там же. С. 144], – повторял А.Е. Пресняков слова, говоренные в таких случаях всеми историками-библиофилами, испытывая, впрочем, как и остальные, скорее гордость и удовлетворение от своей растущей библиотеки.
Вопрос о том, куда же поставить новые пополнения для домашних собраний, не терял остроты и много десятилетий спустя. Разве что в условиях тотального советского дефицита приобретение книжных шкафов сопровождалось еще и дополнительными трудностями. Академик М.В. Нечкина дала подробное описание перипетий затеянных ею усовершенствований и разборки домашней книжной коллекции, снабдив его огромным количеством восклицательных знаков. «6 октября 1978 г. Куплена… кабинетная стенка “Сокол” – просто чудом!» – поставила первый восклицательный знак Милица Васильевна. «Помог шофер нашей базы Валентин Иванович, мебельный перевозчик, – продолжила она свой рассказ. – Купили стенку (которую вообще нельзя “достать”) на улице Сталеваров, в мебельном магазине». «Вместо шкафа куплена кабинетная стенка – 3 шкафа рядом!!» – ликовала М.В. Нечкина, поставив уже два восклицательных знака. Однако в этой бочке меда оказалась и ложка дегтя. «Но – увы! – высокие книги не умещаются!» – посетовала она.
Новая мебель предопределила основательную разборку всего книжного собрания. В телеграфном стиле М.В. Нечкина сообщала: «Уборка всех “верхов” письменных столов в городе (в свете принятого плана действий!!) и классификация стопок. (На предмет включения в ожидаемый шкаф!) Проведена! Помог новый шкаф!» Вслед за систематизацией московского собрания последовала и большая перепланировка дачной библиотеки Милицы Васильевны [ «И мучилась, и работала невероятно», 2013. С. 137].
К подбору книг для личных коллекций историки относились очень внимательно, стараясь не превращать их в собрание бесполезных изданий. Чтобы не допустить неоправданного разрастания библиотек, они время от времени проводили ревизию накопленных книжных богатств: «Разобравши свою библиотеку, я содержание ее одобрил. Надо продолжать в том же духе. Дребедени почти нет, и козлища забрели случайно» [Александр Евгеньевич Пресняков, 2005. С. 48].
Одновременно отмечались случаи рационального применения предложенных к продаже частных библиотек, собранных их обладателями без определенной системы и представлявших собою скорее хаотическое скопление книг. 27 марта 1918 г. С.Б. Веселовский рассказал в дневнике, как он использовал подобный книжный развал. «Купил у Гобермана за 650 р. библиотеку, если так можно назвать груды случайно сваливаемых много лет в одно место книг, и всю неделю разбирал их, – отметил он и со свойственным ему практицизмом подвел итог проделанной работе, принесшей пользу его личному собранию: – Нашел много ценного для своей библиотеки, а остальное распродаю. Надеюсь выручить затраченные деньги и получить несколько сот томов в свою библиотеку за труды» [Дневники С.Б. Веселовского, 2000. С. 96].
Большое внимание историки уделяли систематизации личных библиотек. С этой целью составлялись описи, книги часто снабжались экслибрисами. Будучи студентом, А.Е. Пресняков принял участие в составлении карточного каталога для библиотеки одного из своих университетских наставников, ЕВ. Форстена. «Провозились – 3 барышни, один мой товарищ и я – с 11 утра до 9 вечера и все-таки не кончили. Вчера они без меня заканчивали. Библиотека большая и интересная», – подводил он итог проделанной работе [Александр Евгеньевич Пресняков, 2005. С. 149]. Для своих книг А.Е. Пресняков создал каталог «в книжке с алфавитом» [Там же. С. 49].
Уже упоминавшийся граф С.Д. Шереметев, известный в том числе и своей коллекцией книг и рукописей, в мае 1910 г. обратился к С.Ф. Платонову с просьбой помочь в поиске подходящей кандидатуры для описания библиотеки в его имении Михайловское. С.Ф. Платонов рекомендовал ему Б.Д. Грекова, в то время магистранта Петербургского университета, которого охарактеризовал как «человека знающего и основательного, скромного и даже застенчивого». «Он с удовольствием возьмется за дело и ставит лишь одно условие: возможность купанья, необходимого для его здоровья. Я думаю, что Вы, граф, снисходительно улыбнетесь, прочтя эти строки. Вероятно, такое условие очень легко достижимо» [Академик С.Ф. Платонов, 2003. С. 135].
Отношение историков к своим библиотекам было вообще очень серьезным. Их обладатели думали не только о пополнении книжных полок, но и о сохранности собранных книг. Так, в этих целях в годы Гражданской войны С.Б. Веселовский половину библиотеки «сдал на сохранение В.М. Хвостову в Научный институт» [Дневники С.Б. Веселовского, 2000. С. 120].
Наличие научной библиотеки, как и собственного кабинета в квартире, воспринималось как норма, стандарт жизни русской профессуры. Вероятно, в немалой степени революции октября 1917 г., занявшейся в числе прочего уплотнением «буржуазных» квартир, мы обязаны тому, что историки стали детально описывать свои жилищные условия. «Сегодня я в последний раз пишу в своем кабинете, в котором работал пять лет», – отметил Ю.В. Готье в дневнике 21 марта 1918 г. Весь следующий день прошел у него в суматохе с переносом вещей из освобождаемых комнат. «К вечеру более или менее убрались, имея уже не пять комнат, а три, и начали новую полупролетарскую жизнь. Жильцы въехали вечером; пока кажется, что будем ладить» [Готье, 1997. С. 124], – читаем запись, сделанную по горячим следам. Через год пространство сузилось до двух комнат, в которых еле помещалась часть имущества, необходимая семье историка для жизни. «Извольте при таких условиях заниматься и двигать науку, т. е. исполнять ту обязанность, которую с нас не снимают и большевики», – восклицал Ю.В. Готье [Там же. С. 226].
Работа в собственном кабинете, с использованием личной библиотеки была сама собою разумеющейся для историков поколения «старой профессуры». Вне их пределов научные занятия казались им малопродуктивными. Находясь в Москве, петербуржец С.Ф. Платонов писал В.Г. Дружинину, что он много читал, но диссертацией не занимался: не хотелось, да и неудобно для него было работать без собственной библиотеки [Академик С.Ф. Платонов, 2003. С. 11].
Со сходной проблемой столкнулся Б.Д. Греков, откомандированный осенью 1916 г. в Пермь для преподавания в открывшемся там Отделении Петроградского университета. «Стал я заниматься здесь шведским языком: беру уроки у своего товарища, – писал он 19 октября 1916 г. в письме своему учителю Д.М. Петрушевскому. – Занятия эти дают мне моральное утешение в бескнижье. Музыка и шведский язык – единственное утешение» [АРАН. Л. 33]. Начало работы в Перми Борис Дмитриевич напрямую связал с появлением у него жилья и доставкой из столицы его личной библиотеки. «С 4-го ноября я, можно сказать, уже устроился, так как 4-го пришли мои книги и попали в мою собственную комнату, приобретенную мною накануне только, – рассказывал он Д.М. Петрушевскому о своем житье-бытье на новом месте в письме от 23 ноября 1916 г. – До этого времени я все скитался. Сейчас понемногу и работаю. Написал отчет о Соловецком монастыре, готовлю рецензию на С.Б. Веселовского (имеется в виду труд С.Б. Веселовского “Сошное письмо. Исследование по истории кадастра и посошного обложения Московского государства”, изданный в двух томах в 1915–1916 гг. – Л.С.) в “Рус[скую] мысль”. Давно обещал, но книг не было» [Там же. Л. 36]. Нахождение в провинциальном городе делало вопрос о собственных книгах еще более острым, так как местные библиотеки и книжные магазины просто не обладали необходимыми наименованиями научной литературы.
Как и их предшественники, историки советской формации также испытывали дискомфорт в отрыве от своих личных собраний. Например, М.В. Нечкина, по свидетельству ее учеников, многие книги приобретала в двух экземплярах: один для дома и один для дачи, чтобы не испытывать нехватку необходимых книг при частых переездах за город и обратно. В ее дачном саду на Николиной Горе была устроена специальная журнальная беседка. В ней все стены были сплошь заставлены комплектами периодики.
Можно сказать, что ее мечта иметь собственную библиотеку, которая служила бы ей для «приобретения больших, глубоких и основательных познаний во многих, в очень многих науках» и которая, полагала Милица Васильевна в самом начале своего творческого пути, «…уж ни в коем случае не исполнится» [ «И мучилась, и работала невероятно», 2013. С. 76], осуществилась в полной мере.