Роль в сказке для взрослых или "Таланты и Полковники"
Шрифт:
– Так вы еще не были…
– Говорю вам, я потерялась тут! А вы оба пропали…
– "Оба"… - повторил зачем-то Филипп.
– Неплохо сказано. Так вам угодно видеть его?
– А ему угодно видеть меня?
– парировала она.
– Это трудно выяснить… - он оглядел ее всю, вздохнул и пообещал: - сейчас вернусь, подождите.
– Перед тем, как уйти, он опять наполнил кувшин.
Она видела, как в коридоре он передал этот кувшин носатой черной старухе и о чем-то попросил ее. Та кивнула, и скоро Инфанте было подано черное пончо, которое вынесла
– Молись, девочка, - сказал сзади голос этого режиссера.
– Молись как следует! За них и за себя.
И перед ней открыли новую дверь.
Ногами к ней лежал в гробу Рикардо Делано на столе. В головах горела свеча. На другом столе, рядышком, - над маленькой серой вазочкой возвышалась незастекленная фотография мальчика. Мальчик был в очках и в белой рубашке, он доверчиво улыбался прямо ей, Инфанте. Пламя свечи почти лизало эту белую рубашку… хотелось отодвинуть свечу. Мальчик прощал все с порога, - такое у него было лицо. Но то была фотография… А лицо пятидесятилетнего Рикардо Делано не собиралось прощать ничего, - смерть запечатлела его суровым, и это его выражение не дало Инфанте сил хотя бы на шаг приблизиться к гробу…
Притягивало лицо мальчика! Хотелось отодвинуть свечу и заодно убрать эту вовсе не красивую, пыльного цвета вазочку, в которой и цветов-то не было, цветы лежали около… Когда же до нее дошло, что в этой вазочке мальчик помещался весь, то все стало расплываться, гроб вздумал принимать вертикальное положение…
Оцепеневшие от безмерной своей печали, люди - их стояло здесь десятка полтора - обернулись на глухой стук: это упала девочка, никому из них не известная.
25.
Один из бородачей, остававшийся бессловесным до той минуты, смотрел на магнитофончик. И все другие, кто был в комнате, смотрели на него неотрывно. Бородач заговорил:
– На каждую кассету надо смотреть как на последнюю, не попавшую к ним в руки. И сделать из нее три… десять… кто сколько сможет. Чтобы последней в принципе не могло быть! Убили за нее парня… А Рикардо не захотел без него жить. Так вот, чтобы их Голгофа была не напрасна… голос Гаспара Делано должен звучать…
Его собственный голос осекся, он закашлялся… Затем включил воспроизведение.
– "Я никудышный политик, видит Бог. Я даже пытался убежать, спрятаться от действительности. Скажем, в стихи. Но они то и дело выталкивают меня обратно! Вот я лезу в 17-й век - куда уж дальше!… Безумно далекая страна, чужой язык, автор с неизвестной фамилией, ему-то откуда было знать про нашу Каливернию? Но слушайте:
Что значит в наши дни
быть баснословно смелым?
Звать черным черное,
а белое звать белым.
Чрезмерно громких од
убийцам не слагать.
Лгать только по нужде,
а без нужды не лгать…
26.
Инфанту разбудили стихи!
Она обнаружила себя на балконе, в скрипучем шезлонге, все в том же чужом черном засаленном пончо… Приподняв голову, увидела через балконное стекло спину Филиппа, он сидел там на подоконнике, загораживая ей часть обзора… Однако еще в комнате просматривался тот Рубен, который агитировал носить самые плохие амулеты как самые хорошие… и еще трое там было таких, которые ему поверили… в том числе та красивая женщина (у нее, кроме "кобры", висел на шее почему-то фонендоскоп…)
Инфанта напряглась, чтобы яснее слышать молодой чей-то голос, совсем не актерский:
Здесь, кажется, сам свет закован в цепи,
Озноб идет по коже от их лязга,
Здесь все науки срезаны под корень,
И люди носятся по улицам бессонным,
Как утлые челны по морю крови…
Щелчок. Шуршит лента. Снова щелчок.
– Виноват, я прервался: приходила соседка попросить чеснока… Она смутно знает, кто такой Гарсия Лорка, зато у нее муж в Легионе надежности… Смог бы я доказать ей, что строчки эти были не про нас? Или, скажем, вот эти?
– другого уже автора…
"Право, я живу в мрачные времена.
Беззлобное слово -
это свидетельство глупости.
Лоб без морщин
говорит о бесчувствии,
Тот, кто смеется,
еще не настигнут страшной вестью.
Что ж это за времена,
Когда разговор о деревьях
кажется преступлением,
Ибо в нем заключено молчание
о зверствах!"*
Дверь в комнату кто-то пытался открыть из коридора, один из мужчин приложил палец к губам, другой выключил аппаратик, произошли невнятные переговоры через щель с этим вторгающимся.
Паузой воспользовался Филипп:
– Инес, простите… меня все же беспокоит ваша пациентка немного… Это точно уже не обморок?
– Да клянусь вам, что она просто спит. Пульс выровнялся… Спит, спит! И - розовенькая! Это самолечение организма от стресса, - уверенно говорила женщина.
Между тем Инфанта уже несколько минут бодрствовала! И сейчас подыграла доктору: плотно-плотно закрыла глаза, зачмокала губами…
– А кто она такая, Филипп?
– А почему… - он запнулся - почему это ко мне вопрос? Я поинтересовался так просто… из общегуманных соображений… Нет, мы знакомы, не отрицаю, но совсем мало… Когда-то я выступал в их женском Лицее, ну и вот…
Он явно терял лицо в этих поспешных и маловразумительных объяснениях.
– А знаете, - сообщила красивая докторша, - на ней нет никакого амулета! Что это - дерзость или…
– Или проще, - предположил кто-то.
– Скорее всего, ей нет еще 15-ти…
– Самое правдоподобное, - это снова Филипп.
Пауза.
– А твой-то где амулет?
– спросили его.
– Ты ведь тоже не поднялся у них выше "кобры"?
– Неверно!
– топнул ногой Рубен.
– Надо говорить: ниже не опустился!