Роман Флобера
Шрифт:
– Пройдемся?
– Ага.
Мы спустились по лестнице в сторону кинотеатра «Пушкинский». До сих пор не могу найти логического объяснения тому, что в новой, ети ее мать, демократической России кинотеатр «Россия» переименовали в «Пушкинский»! В любом идиотизме должна быть своя логика. Ну, хотя бы минимальная! Хоть как голубь покакал! Но должна быть. Тут ее нет. Я совсем не против Пушкина. Но зачем «Россию»-то переименовывать?! Видимо, сие мне недоступно.
– Знаешь, Марин, вот тут, справа от кинотеатра, росли березы. Штук пять-шесть. И в детстве я каждый год четко
Мы уже поворачивали на Большую Дмитровку.
– Да ладно! По твоим словам, у тебя получается не сраное советское детство, а райский сад какой-то! Все там было хорошо и распрекрасно. Детский сад, типичный детский сад! И потом, если я провела детство не в центрах, как ты, а на задворках «Сокола», что, мне теперь попу рвать на апельсинные дольки?! От зависти лопнуть?! – Марина тщательно семенила и нервно хватала меня за рукав, чтоб не грохнуться прямо на улице, которая довольно резко шла под горку.
– Детский сад у меня был не здесь, а на Петровке, – даже и не думал обижаться я, – а здесь, за Советом Федерации, находится моя школа. В принципе можно и с Петровки заходить, это все равно. У меня там была общая учительница истории с Андреем Мироновым, ее звали… Вера Андреевна. Вроде. Так она однажды сказала, что видела в жизни двух гениев. Андрея и меня. Только Миронов всю жизнь пахал, а ты ни черта не делаешь! Раньше я почему-то этим гордился. Сейчас нет.
Хочешь, я тебе покажу дом в Столешникове, где я жил в детстве? Я еще ни одной женщине не показывал. Никогда. А сейчас вот захотелось. Именно тебе. Зачем, можешь не спрашивать. Захотелось, и все.
Вот и мой дом. Когда демократы его якобы реконструировали, выпотрошили все внутренности. Сломали стены, потолки… Оставили только фасад. Во-он мое окошко на третьем этаже. А потолки-то были о-го-го, четыре семьдесят! Я в детстве с клюшкой допрыгнуть не мог. А этажом ниже жил один забавный пердун. Знаешь, кем он оказался?! Личным шофером Николая Второго. Я его еще помню. Фамилию, конечно, забыл. Но у меня его автограф дома валяется. На царской бумажной пятисотрублевке.
И зачем я это ей все показываю-рассказываю?! Получается смешно, но она самый близкий мне человек. Цирк! Сёкос, как шутили в моей продвинутой английской спецшколе. Марина необычно молчала. В других ситуациях она, как правило, лепила без остановки всякую чушь.
– А в соседнем подъезде, вот там, слева от арки, жил известный инженер и изобретатель Тагер. Как зовут, убей не помню. Тагер и Тагер! Он вроде как звуковое кино придумал. И между делом, параллельно, изобретал для Кремля прослушивающие устройства. Скорее даже он изначально мастерил прослушки, а как отходы производства – кино. Но самое интересное, что по заданию партии и правительства он в последние годы жизни работал над машиной времени. Представляешь, какой мрак?! Пойдем в кафешку зайдем. Между прочим, здесь, в доме девять, была знатная ювелирная мастерская. Во дворе, направо. Я десятки раз видел там Аркадия Райкина, Зою Федорову, Эмиля Кио и прочих официальных советских миллионщиков. Да, чуть не забыл, вот тут, ну прямо напротив,
– Обязательно, – Марина аккуратно присела, – очень хочется выпить, ликер какой-нибудь, нет, лучше коньяк или виски, деньги-то у тебя есть?
Я кивнул.
– А ты что будешь? – Марина по привычке пыталась мотнуть несуществующей черной гривой, но короткая прическа не позволила таких вольностей.
– Не-а, – я тоже несколько тупо помотал головой, – алкоголь – яд. Нет желания никакого. Неохота. Совсем.
– Как тебе моя новая прическа? – опять замотав головой то ли от крепости виски, то ли желая показать стрижку в наиболее выгодном ракурсе, выдохнула Голикова.
– Ну-у…
– А мне нравится. Чувствуешь себя как-то свободней, и дышится легче… Ты-то чуешь?
– Чую, чую, очень даже чую, что не просто так ты меня на прогулку поволокла. Ну давай, валяй, не томи, что надо-то? – Я меланхолично развалился на стуле, поглядывая сквозь витрину кабака на свой бывший дом. Окно третьего этажа сохранилось, и я, слушая Маринин треп, смотрел на то самое окно, через которое, лет сорок назад, смотрел на мир некий застенчивый мальчик, по дурацкому недоразумению носящий одинаковую фамилию со мной.
– Так вот, я и говорю, вчера я не выдержала и встретилась с Вероникой…
– Ага… – Застенчивый мальчик из окна напротив показал мне фигу и исчез. – С кем ты встречалась?!
– Я же тебе говорю, с Вероникой, просила у нее прощения. – От эмоций и частоты дыхания Маринин второй размер уже нервно переходил в третий.
– Стоп, стоп, с какого бодуна ты просила прощения у этой шлюшки? – Я выхватил из рук Голиковой стакан. – Ты чёй-то, мадам, в запой впадаешь?! Хорош жрать! И рассказывай толком.
– А что рассказывать, – девушка медленно протянула руку к стакану с виски и подвинула к себе, – сказала ей, что все сделала не со зла, по дурости своей, объяснила, как смогла, она в принципе поняла и простила.
– Блин, мне-то ты можешь объяснить в чем дело? – Я сам схватил Маринин стакан с остатками вискаря и выпил.
– Ну, слушай. В общем, это я все придумала про наследство твое у бабки под Волоколамском и по башке ты получил по моей… – она хмыкнула и закурила. Я вообще впервые видел ее курящей, – протекции. Короче, это я постаралась.
– Подожди, подожди, ты-то здесь при чем, я же сам разговаривал с бабкой, Софьей Андреевной, потом этот урод длинноволосый, Вероникин брат, меня долбил…
– Этот урод длинноволосый, между прочим, мой брат родной, Денис! Еле-еле уговорила его морду тебе подчистить! Он, конечно, переборщил слегка. Он спортсмен, мастер спорта по хоккею, между прочим! – У Голиковой на лице даже мелькнула какая-то гордость.
– Не пори ерундистику! Брат, мастер спорта… А эта Софья Андреевна – твоя родная бабушка! А эта халупа вообще твоя дача! Я же фотографию там Вероникину видел на стенке. Знаешь, я много всего в жизни наплел, но такой дурости еще не слышал!