Роман Ким
Шрифт:
Версия о том, что Комацубара работал на Москву, весьма соблазнительна. Если принять ее, становятся понятными не только пассивная позиция Японии во время конфликта на КВЖД и не только происхождение многих секретных материалов, попавших в Кремль. В конце концов, Комацубара мог искренне заблуждаться, а не специально работать против своей страны, а документы могли быть получены и от других агентов, и совпадение по времени со службой Комацубара в Харбине всего лишь случайность. Но если командир 23-й дивизии был агентом Сталина или, зная за собой «грешки», жил в страхе ожидания того, что «они придут», сами события на Халхин-Голе видятся несколько иначе. Для японской стороны они изначально рисовались неудачной попыткой локального прощупывания монгольской обороны. С советской — резкое масштабирование пограничного конфликта в небольшую победоносную войну стало серьезным предупреждением Японии и внезапным для нее выявлением истинной военной мощи Советского Союза. Оправдавшаяся уверенность в точности разведданных о возможностях японских войск и слабости их командования гарантировала эту победу. А то, что она вскружила многим начальникам, и прежде всего самому Сталину, голову — другой вопрос. Победа в Монголии обернулась тяжелейшей войной с Финляндией, но тут уж Комацубара точно ни при чем.
Предательство Комацубара объясняет его странное поведение во время самих боев — до этого никто никогда не упрекал его в трусости, помогает иначе взглянуть на причины трагического для японцев разлада в штабе дивизии, панику и полную потерю контроля над войсками. Жуков, наоборот, действовал уверенно до безрассудства — так, как будто знал всё заранее. И даже свою первую «Золотую Звезду» Героя Советского Союза он получил более чем за две недели до конца боев — настолько Сталин был уверен в скорой победе и в том, что никто (а кто, если врагом был «свой» Комацубара?) ничего Жукову противопоставить не сможет. Кроме того, японцы считают, что само начало боевых действий было до сих пор не выявленной советской провокацией. Если это так, ясно, что Комацубара сделал все, чтобы на эту удочку клюнуть. А профессор X. Куромия прямо говорит: «Без Комацубара Номонхан не случился бы». А если так и если разворачивать это высказывание в широкий стратегический контекст, получается, что в значительной степени заслуга в том, что в 1941 году Япония, хорошо запомнившая монгольский урок и так и нерешившаяся начать войну на севере, ушла вместо этого на Тихий океан и дала возможность Сталину перебросить «сибирские» дивизии под Москву, принадлежит группе неизвестных нам чекистов, завербовавших в 1927 или 1928 году слишком самоуверенного подполковника японской разведки Комацубара Мититаро. Пока же реальность такова: известна только версия о предательстве Комацубара и, вероятно, со временем в ее пользу будут появляться всё новые и новые свидетельства. Да и те чекисты из группы, работавшей с подполковником Комацубара, уже не безвестны, как раньше. Малочисленность восточников в структуре ОГПУ дает возможность утверждать, например, что в их число входил Александр Гузовский, с 1 декабря 1928-го по 1 ноября 1929 года — секретный сотрудник ОГПУ, востоковед, одновременно учившийся в Московском институте востоковедения (не у Кима ли с Шунгским?), перед войной возглавивший 2-й (японский) отдел контрразведывательного управления НКГБ НКВД СССР. Ну и, конечно, сам Роман Николаевич.
После 15 июля 1939 года, когда очередное следствие по его делу было в самом разгаре, а в Монголии в это время сражение шло полным ходом, это самое следствие внезапно остановилось. «Согласно приказания Народного комиссара внутренних дел Союза ССР — комиссара государственной безопасности 1 ранга тов. Берия», подследственный Ким P. Н., обвиняемый в государственной измене и шпионаже в пользу Японии, был «использован для выполнения спецзадания» [262] . Что это было за спецзадание и где Роман Николаевич его выполнял, мы не знаем сейчас и вряд ли узнаем в обозримом будущем. Но совпадение по времени с событиями на Халхин-Голе — не случайность. Таких случайностей не бывает. Кима и других участников длившейся более десяти лет операции «Генерал» вполне можно охарактеризовать знаменитой фразой Черчилля: это те немногие, которым обязаны жизнью очень многие. Даже если бы служба Кима в контрразведке ограничилась бы вербовкой Комацубара и дальнейшим участием в дезинформации японского Генерального штаба, одним этим фактом он достоин был бы войти навсегда в историю России. Но тогда это была просто работа и, помимо Комацубара, Роман Николаевич обрабатывал едва ли не каждого прибывавшего в Москву японского разведчика. «Москва инициировала операцию “Генерал” с Комацубара, которая продолжалась до 1937 года. Без Кима она не могла быть такой успешной. Уверен, что Ким был причастен к многим другим операциям и привлечениям агентов», — считает профессор Куромия [263] , и к этому трудно что-то добавить. Разве что еще несколько других успешных примеров работы Романа Кима с японскими разведчиками.
262
АСД. Т. 1.Л. 262, 303,304.
263
В переписке с автором.
«Я проводил вербовки японцев… я заставлял намеченных японцев идти на вербовку, располагая на них [компрометационными] материалами…» — признавался Ким на следствии и на суде [264] . Не его вина, что в результате репрессий 1930-х годов или неспособности разведки поддержать коллег результаты усилий контрразведки на японском направлении были сведены к минимуму. Так произошло, например, с делом некоего майора Мидзуно. В списках японских дипломатов, служивших в СССР, такой человек не значится. Скорее всего, этот Мидзуно Кэйдзо был японским военным стажером, прикомандированным к атташату в Москве и не имевшим дипломатического статуса. В таком положении иностранец в Советском Союзе был особенно уязвим, и весной 1936 года Ким провел его успешную вербовку. Основания для подхода неизвестны, но можно предположить, что это всё та же «медовая ловушка». Мидзуно в мае того же года отправился в Польшу, формально — для стажировки в 58-м Великопольском пехотному полку. На самом же деле есть основания считать «стажера» офицером Второго управления Генштаба — разведчиком, чью подготовку для работы против Красной армии поляки форсировали с осени 1934 года. Долгой работы с ним не получилось. Ким вспоминал потом, что «майор дал нам дважды материалы бесспорной ценности», но на этом всё и закончилось. В сентябре 1936 года Ким выезжал на тайную встречу с ним в Чехословакию. Прожив десять дней в Праге, Роман Николаевич дважды встретился с Мидзуно в отеле «Terminus» (сейчас он называется «King David Prague» и предназначен главным образом для богатых еврейских туристов, располагая специальной кухней для приготовления кошерных блюд). От Мидзуно Ким получил «письменную информацию о расположении разведывательных пунктов японской разведки на Западе». Странный стажер сразу после этого прекратил обучение в Польше и вернулся в Токио для продолжения службы в военном министерстве, и связь с ним была утеряна [265] .
264
АСД. T. 1. Л. 278.
265
Просветов И. В. Указ. соч. С. 102–103.
Еще один загадочный японский офицер, не числящийся в списках дипломатических представительств — капитан-лейтенант Инаиси. В отличие от непоколебимого Коянаги, «был завербован в результате комбинации через агента “Б”», став агентом по кличке Адмирал. Моряк не дал «ничего особо ценного, кроме нескольких донесений…» — видимо, тоже был прикрепленным стажером. С ним работали только в Москве, но по крайней мере до 1940 года он находился в поле зрения НКВД [266] .
266
АСД. Т. 1.Л. 278.
Сложнее обстояло дело с майором X. Эту одну из самых драматических историй хорошо знают наши японоведы благодаря множеству публикаций, в которых, однако, до сих пор не раскрывалась роль ее инициатора — Романа Кима. История эта, возможно, неприятна детям и внукам некоторых еще ныне здравствующих лиц, поэтому имена действующих лиц изменены. Но такова реальность нашей страны, ее сложной истории, отказаться от которой невозможно, потому что она часть нас самих.
Капитан X., выпускник Императорской военной академии, был выбран в числе четырех человек для изучения русского языка во время стажировки в Красной армии. Соглашение об обменах стажерами было подписано между СССР и Японией в 1927 году и постоянно продлевалось. Весной 1935 года, после подписания очередного протокола о продлении, новые группы молодых разведчиков отправились «в логово врага». Капитан X., прибывший из Японии в Европу, въехал в СССР через польскую границу, получив, очевидно, там соответствующий инструктаж, и отправился в Ленинградский военный округ. Капитан происходил из древнего и очень известного в Японии самурайского рода и был примерно ровесником Романа Кима. Так же, как Ким, X. запутывал биографические данные: в одних документах, составленных на границе, указал год рождения 1901, в других — 1899. Жена капитана, сын и дочь остались в Токио. X. мог изъясняться только на французском и английском языках. Поэтому русский ему назначили преподавать сотрудницу Интуриста, окончившую французский колледж, Елену Н. Женщина уже побывала замужем и имела дочь.
У пары сразу установились близкие отношения, которые, как нередко бывает в жизни, противоречили здравому смыслу и планам НКВД. Влюбленные проводили вместе всё свободное время, даже отпуск в Гаграх в августе 1936 года. Не стеснялись вдвоем появляться на людях, фотографироваться — для 1935–1938 годов это были безумные по смелости шаги, но за спиной у Елены всегда маячил «ангел-хранитель» и «сатана» из НКВД в одном лице — Роман Ким, специально выезжавший в Ленинград для встречи с агентом (вербовку вместе с Кимом осуществляли сотрудники НКВД Мигберт — из местного, ленинградского управления, и Левит — из иностранного отдела, с прицелом на дальнейшее использование X. в Японии). В январе 1938 года у Елены и X. родился сын. Его по всем правилам зарегистрировали в загсе, указав имя и национальность отца. Редкий случай, но похоже, эти двое действительно любили друг друга, понимая, что ничего хорошего их впереди не ждет.
В июле того же 1938 года уже майор X. получил приказ о срочном возвращении в Японию в связи с обострением обстановки на границе с Советским Союзом. Органы НКВД согласились отпустить Елену с ним (!), но не дали разрешения на выезд дочери, и они остались в Советском Союзе. Понимая, что с японским именем ее сыну придется несладко, она переписала его свидетельство о рождении. Связь с майором X. оборвалась, хотя могла бы дать очень много — войну он закончил в звании генерал-майора, командующего токийской зоной ПВО.
Возможно, именно о нем говорил Ким на следствии: «“Майор” дал нам дважды материалы бесспорной ценности. Он был завербован только перед самым отъездом, потому что руководство не разрешало мне форсировать разработку. С ним можно связаться и теперь» [267] . А может быть, речь шла и о каком-то ином, неведомом нам «майоре»…
Сын майора X. нескоро узнал о том, кто был его настоящим отцом. Елена очень не любила рассказывать о прошлом, хотя благополучно, без всяких репрессий дожила до демократичного 1992 года. Уже после ее смерти сын нашел своих родственников в Японии и побывал у них в гостях, но это уже совсем другая история.
267
Там же.
Роман Ким работал с японцами не только через своих любительниц «ловить коней». В 1936 году коммерческим секретарем посольства был назначен Танака Косаку. Стечение обстоятельств почти фантастическое: этот Танака (не путать с Танака Ватару и японским коммунистом Танака) во Владивостоке был слугой… Сугиура Рюкити — приемного отца Кима! Неясно, как именно работал Роман Николаевич с Танака Косаку, но должность коммерческого атташе тоже представляла интерес для О ГПУ, как политической и экономической разведки. Сменил старого знакомого Кима другой его старый знакомый — Каватани Кодзаэмон, с которым Романа Николаевича когда-то познакомил Отакэ Хирокити. Про Каватани известно точно: у него была учительница русского языка из числа агентов ОГПУ — НКВД и Ким «разрабатывал его связи» [268] .
268
Просветов И. В. Указ. соч. С. 102.