Роман Ким
Шрифт:
«Этот принцип состоит в том, чтобы заставлять человека думать, будто он умный, а вы — дурак. Чего нельзя говорить ни в коем случае — так это того, что даст людям догадаться о вашем уме.
Дать человеку оказаться правым — значит притвориться простаком, абсолютно не понимающим, что да как в этой жизни, и, таким образом, провоцируя собеседника объяснить вам это. И если вы будете постоянно поддакивать, говоря: “Вот-вот, как верно, как верно!” — собеседник еще больше возгордится и начнет кичиться своими умственными способностями. Вот тут-то, если вы достаточно внимательны, вы сможете обнаружить, как он ненароком местами обмолвится о чем-то важном, чего напрямую никогда бы вам не сказал. Тогда-то, если ухватиться за неосторожно оброненные им слова и насесть на него с расспросами, то, начав говорить, ему будет неудобно не дорассказать до конца, и в этом плане его позиция станет уязвимой. Всем людям свойственно желание говорить умно, но от этого-то и следует воздержаться в первую очередь.
Поэтому со своей стороны следует обуздать именно свой ум. Всегда держа его внутри, вы всегда сможете воспользоваться им, как только захотите. Главное, таким образом, вы оставляете за собой подлинную правоту.
Потому человек, способный хорошо выполнять функции синоби, на вид полный олух. Но в любом деле он способен заставить собеседника потерять голову от собственной важности, что также называют “посадить человека на повозку” (яп. хито-о курума-ни какэру)» [427] .
427
Перевод Ф. В. Кубасова.
«Сёнинки», как и другие древние трактаты о ниндзюцу — «Бансэн сюкай», «Комондзё-но дзюппо», «Синоби мондо» и «Ниндо кайтейрон», напрямую упоминаются в «Школе призраков». И упоминаются именно в этом контексте: приложение к «Сёнинки» под названием «Сокровенное наставление по возбуждению смут» служит одной из основ курса кудеталогии, который ведет в школе профессор под японским псевдонимом Утамаро. Этот преподаватель делит ниндзюцу на три периода.
С XIV по XIX век, включая период постмэйдзийской модернизации и знакомства японской разведки с достижениями западных специалистов, «происходит модернизация самурайской науки о тайной войне».
«Расцвет обновленного ниндзюцу» — 1930-е и 1940-е годы. «Он связан с деятельностью школы Накано, выпускники которой покрыли Азиатский материк густой паутиной агентов и приняли участие в подготовке различных событий, дававших Японии поводы для военных интервенций и создания марионеточных режимов. Японские службы призраков достигли высшего мастерства по части такого рода особых политических акций… (сравните с фразой из допроса генерала Хата: «Выпускники школы Накано везде добивались исключительно высоких успехов в своей работе». — А. К.). В школе Накано японские теоретики дополнили и развили положения, фигурирующие в китайских и японских трактатах прошлых веков о свержении власти в стране врага руками заговорщиков». Если вспомнить о чрезвычайно важной роли японской разведки в организации первой русской революции в 1905 году, понимаешь, что в школе Накано был богатый практический материал для исследований.
«Всё лучшее, что есть в классическом и модернизированном ниндзюцу, было соединено с наиболее ценными достижениями секретных служб во время Второй мировой войны — так появился ниндзюцу третьего, то есть послевоенного, периода».
Курсанты школы АФ-5 изучают науку о слухах — руморологию, опять же используя трактаты по ниндзюцу и современные им американские и европейские исследования Уэклера, Холла, Хэмфри и других. Ким не видит в этом противоречия, ибо с его точки зрения именно так и выглядит ниндзюцу «третьего периода». Более того, в качестве примера «идеального ниндзя» Ким, конечно словами Утамаро, приводит… Рихарда Зорге:
«— Когда его арестовали, дома у него нашли большую библиотеку, он изучал даже японские литературные памятники восьмого века, начиная с “Кодзики”. Недаром в своих записках, написанных в тюрьме, он писал, что если бы жил в обстановке мира, то стал бы ученым. Свою секретную работу он вел именно как ученый.
— Наверно, изучал ниндзюцу, — сказал Даню.
Исходя из того, что он изучал основательно японскую литературу и историю Японии, можно полагать, что ему, конечно, был известен ниндзюцу — хотя бы по книгам Ито Гингэцу, Фудзита Сейко и других современных популяризаторов этой самурайской науки».
Как мы помним, «Школа призраков» была сдана в печать в октябре 1964 года. В это время только-только стартовала кампания по героизации Зорге в Советском Союзе. Дотоле неизвестный у нас разведчик был знаменит только на Западе. Можно было бы предположить, что Ким успел прочитать первые публикации о Рамзае в советской прессе и срочно вставил их в уже сдаваемую рукопись. Такое возможно. Но на самом деле Роман Николаевич и до этого хорошо знал дело Зорге, что позволяло быть ему в курсе и содержимого библиотеки, и содержания «Тюремных записок» Зорге, изданных на русском языке только в 2001 году.
В пользу этой версии свидетельствуют один документ, который будет приведен в следующей главе, и воспоминания ведущего научного сотрудника Института востоковедения РАН корееведа Юрия Васильевича Ванина. В молодые годы, примерно в 1962 или 1963 году, ему довелось встретиться с Кимом в стенах института. Роман Николаевич тогда, помимо всего прочего, рассказал о выдающемся советском разведчике Рихарде Зорге, работавшем в Токио и сделавшем очень много для победы СССР в войне. Никто в аудитории никогда прежде не слышал этого имени, за исключением одной дамы, которая бурно выразила свое негодование, так как до войны встречалась с Зорге в Японии и знала его как убежденного нациста, «партайгеноссе германского посольства» в Токио [428] .
428
Из беседы с автором.
Ниндзя из АФ-5 изучают фармакологию особого назначения, проходят через специальные испытания и провокации, участвуют в убийствах и сдают экзамены. Разумеется, главный герой успешно преодолевает все испытания и в последнем письме-докладе бывшему наставнику открывает свое истинное лицо. В его экспресс-автобиографии угадываются черты Зорге, но теперь уже не только, и не столько его: «Когда я учился в университете, профессора предрекали мне карьеру ученого. И я сам собирался стать историографом, но меня немного смущало то, что наряду с интересом к сугубо научным проблемам я ощущал неприличную для молодого ученого тягу к творениям таких классиков шпионской беллетристики, как Лекью, Оппенхайм и Уоллес. В знаменитом рассказе Стивенсона добропорядочный Джеккиль по ночам превращается в злодея Хайда. Во мне тоже боролись ученый Джеккиль и детективный Хайд, и, увы, победил последний…»
Уильям Лекью, Эдвард Оппенгейм (Оппенхайм), Эдгар Уоллес — основоположники шпионского детектива рубежа XIX–XX веков — вряд ли могли быть кумирами молодого человека, курсанта АФ-5 начала 1960-х — к тому времени на литературном горизонте появились новые имена, вроде того же Яна Флеминга или Жоржа Сименона. Нет, конечно, Ким писал это не о главном герое «Школы призраков», он писал это о себе. Это он стал призраком, добровольно выбрав личину детективного злодея Хайда. Это он, учась в университете, ощутил в себе эту «неприличную для молодого ученого» тягу, и даже слово «увы» употреблено им не случайно — оно напоминает о показаниях, которые он давал в июле 1940 года на суде, когда рассказывал, что стал чекистом по ошибке, из-за собственной глупости, из-за тщеславия. И вот теперь, когда ему перевалило за шестой десяток, Роман Ким подводил итоги, пытался что-то рассказать о себе — так, чтобы хотя бы через полвека кто-то догадался, о чем и о ком идет речь.