Роман лорда Байрона

Краули Джон

«И все же я это сделал, — отозвался Али. — Он рухнул наземь и испустил дух. Супруга в слезах бросилась на его залитую кровью грудь — но, как ни странно, не произнесла ни слова и не подняла тревоги. Больше я ничего не видел — и кинулся прочь. Никто меня не остановил — бегая по поручениям капитана, я многим примелькался — да и ночь была темной. Скоро я оказался за пределами лагеря, среди костров и обиталищ людей, которые сопровождали армию. По правде говоря, я понятия не имел, что со мной станется в их обществе, — разоблачат меня и возвратят в лагерь за вознаграждение или еще как, укроют меня или спокойно дадут умереть, — а это, если никто не окажет помощь, было неминуемо: рана оказалась небольшой и уже запеклась, но крови я потерял много».

Тут Али вновь откинулся на подушку — ведь он не был итальянским тенором, способным, даже умирая от раны, изложить пространную историю, — и только к вечеру пришел в себя. Открыв глаза и вспомнив, где находится (Долорес держала руку на его лбу), он судорожно вцепился в свой наряд — жест, который нередко за ним замечали. Полковой хирург поинтересовался, что же он ищет. Сначала Али отмалчивался, но, когда вопросы сделались настоятельными, попросил нож — распороть швы — и вытащил из подкладки пачку бумаг, которую не без опаски передал лейтенанту для изучения.

«Еще до поединка, — пояснил Али, — капитан, как только возвратился к жене, швырнул на столик кипу бумаг, перевязанную лентой. Мне их содержание неизвестно, однако раньше я видел сходные пачки депеш и потому предположил, что эта связка состоит из писем и документов, имеющих отношение к вечернему военному совету. Прежде чем ринуться за дверь, я забрал их с собой — и вот они, перед вами».

Осмотр подтвердил, что бумаги действительно являются донесениями и протоколами, прямо излагающими стратегические планы французского главного штаба. Лейтенант Апворд пожелал узнать, полагает ли французское командование, что эти бумаги все еще находятся в руках капитана; Али ответил, что уверенности в этом у него нет, однако, вполне вероятно, французам до сих пор неизвестно, что ни в палатке капитана, ни среди его вещей этих бумаг больше нет — и это обстоятельство придаст им еще большую ценность, если полномочные офицеры обратят эти документы к надлежащим целям.

«Надлежащим целям, — призадумался лейтенант Апворд. — Да, вот именно: надлежащим!»

Лишь на краткий миг полковой хирург испытал соблазн объявить начальству эти секреты добытыми им самим — что, без сомнения, значительно повысило бы его Репутацию и, возможно, помогло бы достичь заветнейшей цели, Производства в чин столь высокий, который позволил бы оставить службу и с триумфом возвратиться в Англию. Однако, поразмыслив, лейтенант счел этот шаг ошибочным и бесчестным — а кроме того, сколько он ни ломал голову, ему никак не удавалось сочинить правдоподобную историю, каким образом эти бумаги могли попасть к нему в руки. Посему он решил довольствоваться отраженной славой, которая, несомненно, его осенит, когда он представит Али и похищенные бумаги совету Богов, в чьей власти тогда было вершить человеческие судьбы.

Поначалу верховные распорядители склонялись к мнению, что представленные документы надлежит отклонить, — доклад Али показался им неубедительным, и на него самого, узнав, чей он сын, взирали с недоверием: даже в Иберии было кое-что известно о смерти его отца и последовавшем за ней бегстве — к тому же Али сражался на стороне французов, разве нет? Был он и вправду, как утверждал, насильно завербован или же поступил на службу добровольно — кто знает? Да особого значения это, собственно, и не имело: ведь он, оказавшись у французов, очевидным образом предпочел Смерти низкое Бесчестие (на что никто из них, как они были твердо уверены, не пошел бы). Им хотелось знать: «Как, прежде всего, он попал из Шотландии на берега Франции?» — «Как получилось, что из пешего Новобранца он сделался Адъютантом французского офицера?»; Али мог бы понурить голову или хранить молчание, однако отвечал он с таким прямодушием и бесспорной искренностью, что привел судей в некоторое замешательство. Между тем разложенные перед ними бумаги были подвергнуты рассмотрению — и постепенно суть дела начала проясняться. Французские военачальники невысоко ставили своего противника. «Il est evident, — говорилось в протоколе, — que les anglais pusillanimes pr'eferent ramper comme des vers 'a travers la terretrainant leurs bagages, leurs animaux et leurs chariots plut^otque de se lever et de se batter. Une fois provoqu'es, ils sont susceptibles 'a se batter en retraite 'a plat ventre. C'est done l'objectif de sa gracieuse Majest'e Joseph d'Espagne ainsi que de I'Empereur, de provoquer une bataille qui reglera la questuin une fois pour toutes» [17] и проч. — вкупе со множеством прочих оскорблений и язвительных насмешек над трусостью англичан и их выжидательной тактикой. В заключение заносчивые французские вояки заявляли, что их pusillanime [18] противник должен быть вовлечен в сражение посредством «une faiblesse apparente de notre part de sorte б tenter cet ennemi, si timide soit-il!» [19] Члены генерального штаба по очереди просматривали бумаги — хмыкали — бормотали что-то невнятное — взвешивали мысленно, насколько драгоценны неопровержимые сведения о том, что думает о них противник и какие выводы он сделает, наблюдая их действия, — и благодаря этому утвердится в собственном заблуждении — и таким образом совершит опаснейшую из военных оплошностей: без веских оснований исполнится презрением к врагу. (Так говорится в книгах — моем единственном источнике познаний в этом предмете; такой способ изучения материала является наилучшим — в отличие от непосредственного опыта, что охотно подтвердит любой безногий или ослепший Ветеран, а равно и любой из Королевских Советников.)

17

«Ясно, что малодушным англичанам приятней ползать по земле, как черви, волоча за собой имущество, скот и повозки, чем встать в полный рост и сражаться. Если их спровоцировать, они вступят в битву, но робко, готовые к отступлению. Таким образом, цель его всемилостивейшего величества Иосифа Испанского, а также Императора, состоит в том, чтобы спровоцировать сражение, которое все решит раз и навсегда» ( фр.).

18

Малодушный ( фр.).

19

«Нашей кажущейся слабости, дабы введенный в заблуждение враг, при всей его трусости, решился на вылазку!» ( фр.)

Штабным оставалось только укрепить тыл — не Армии, а свой собственный: нельзя же представить дело таким образом, что основа стратегии — свидетельства перебежчика и беглого отцеубийцы, который сообщил военные секреты противника в обмен на покровительство. Нет! В сердце событий должен быть тот, кто пожертвовал всем ради триумфа Нации, — Патриот — Герой с незапятнанным именем. Ради такой цели французский Солдат (кем он и был), Капер (этого он не признавал) и убийца (что он горячо отрицал) посредством полевого повышения в званиимолниеносно превратился в британского воина и младшего офицера: о подобной стремительности полковой хирург мог только мечтать. Лейтенант, в душе добрый малый, был обрадован таким взлетом по службе своего пациента почти как собственной удаче и сиял его отраженным светом.

«Выпьем за ваше здоровье, — воскликнул он, похлопав юношу по плечу, — отпразднуем ваше продвижение и Восстановление в Правах — вполне оно заслужено или нет — но кто из нас допустит, чтобы его путь наверх изучали чересчур придирчиво? И, надеюсь, вы возвратите мое нынешнее поздравление в какой-нибудь другой счастливый день».

«Конечно, — отвечал Али, — если мой прибыток не окажется вымыслом или призраком — в чем, думаю, не могу полностью поручиться. А сейчас, хотя немного вина будет очень кстати, поскольку я чувствую жажду и хотел бы успокоиться, — я все же разбавлю его водой: голова у меня и без того идет кругом и меня шатает из стороны в сторону, даром что я не брал в рот ни капли».

Тут полковой хирург, как и подобает солдату, в смятении покачал головой при мысли о том, что к крепкому напитку будет подмешан «смиряющий Тибр», и предложил своему подопечному опереться на его руку.

Вскоре французы уже наблюдали в подзорные трубы, как англичане перемещают возимое имущество в тыл, словно готовясь к отступлению, а когда, желая продемонстрировать силу, произвели из твердынь несколько вылазок, дабы побудить малодушных англичан ввязаться в бой, те никак на это не ответили — и только отдалились от врага, будто Дева от докучливого Соискателя или Кларисса от Ловласа. И даже когда французские генералы, забыв о Правилах военной стратегии, слишком широко развернули свои войска на подступах к городу, англичане воздержались от атаки, вследствие чего французы уверились в легкой победе — к позднейшему своему изумлению. В ночь перед сражением разразилась небесная битва: Юпитер устремил свой гнев на земные армии, предвосхитив их взаимные намерения, и примерно две дюжины доблестных англичан поразила молния, прежде чем это сделал противник. Поистине незадача, если дурная погода рушит наши замыслы насчет убийств и увечий, и особенно досадно, что его Железная Светлость воспретил офицерам носить в таких условиях зонтики как слишком явный признак изнеженности. Однако наутро день выдался совершенно ясным — как по заказу; орудия извергли в голубое небо белые клубы дыма; весело прогалопировали Кавалеристы, позвякивая уздечками, — а рядовые солдаты громко и восторженно их приветствовали — хотя почему, они и сами не знали.

Что стало бы с Али, окажись его сведения ложными — или же из них сделали ложные умозаключения — или на пути к победе волей Судьбы и Случая возникло бы хоть одно из тысячи непредвиденных превратностей — гадать незачем, ибо общеизвестно, что французы, обуянные нетерпеливой гордыней, обрушились в тот день на англичан у деревни Арапилес с величественной мощью и с тем же успехом, как если бы умудренный годами Орел кинулся на Паровой Двигатель. До сего времени никакую другую битву, выигранную Железной Светлостью, не провозглашают столь же безупречной и столь же изящной, словно военное сражение может иметь сходство с теоремой Евклида или параллелограммом. Во всяком случае, это была победа, восторженно встреченная далекими соотечественниками герцога: за эти месяцы к ним доходило немного новостей, способных вызвать ликование. В газетах стоял шум — Оппозиция безмолвствовала; его светлости были пожалованы титул маркиза, а также 100 000 фунтов и, сверх всего, архиепископ Кентерберийский (по распоряжению принца-регента) составил и вознес Благодарственную Молитву Господу Воинств, призвав оказать особенную Милость победоносному лорду. Был выпущен Экстренный Бюллетень, в котором упоминался Али, причем с похвалой, среди множества других, кто внес свой вклад в победу: те, кому была известна его история, встретили его имя в этом списке, потрясенные недоумением.

Итак, солнечным летом, когда французские Орлы и Штандарты вернулись на родину, а Лондон по вечерам сиял огнями (каждое окно, где не был зажжен свет, патриотическая Толпа забрасывала камнями), Али вновь ступил на британский берег и мостовые британской столицы, однако теперь Героем (в сопровождении полкового хирурга, чье участие в деле помогло исполниться его заветному желанию — получить должность в Лондоне) — и тем самым предал себя в руки королевского правосудия, дабы предстать перед судом (и, по всей вероятности, угодить на виселицу) за преступление, которого он не совершал!