Роман в лесу
Шрифт:
То сходство вкусов и суждений, какое с самого начала пленило обоих, обнаруживалось все сильнее с каждой минутой. Их беседа обогащалась изящной литературой и доставляла особенное удовольствие благодаря общности взглядов. У Аделины было не много возможностей предаваться чтению, но те книги, которые ей удалось прочесть, взывая к уму, жаждавшему знаний, и вкусу, необычайно восприимчивому к красоте и изяществу, всеми своими достоинствами воздействовали на ее восприятие. Теодор был одарен от природы многими талантами и обладал также тем, чем способно наградить образование; к этому добавлялась благородная независимость духа, чувствительное сердце и манеры, счастливо сочетавшие благородство и сердечность.
Вечером в селение прибыл офицер, посланный, по представлению сержанта, теми лицами, кои призваны пресекать воинские преступления. Войдя в помещение, отведенное Теодору, откуда Аделина без промедления удалилась, офицер объявил ему с весьма значительным видом, что на следующий же день ему надлежит выехать в расположение своей части. Теодор ответил, что перенести подобное путешествие ему еще не под силу, и предложил поговорить с врачом; однако офицер сказал в ответ, что не видит нужды утруждать себя этим, ибо прекрасно понимает, что врача могли проинструктировать, как ему следует говорить, а посему Теодор завтра же утром должен отправиться в путь.
— Здесь и без того уже было достаточно проволочек, — добавил он, — а вам еще и в полку предстоит немало хлопот, ведь сержант, которого вы тяжко ранили, намерен подать на вас жалобу — и это еще после того, как вы дезертировали, оставили свой пост…
В глазах Теодора вспыхнуло пламя.
— Дезертировал! — воскликнул он, вскакивая со стула и грозно глядя на своего обвинителя. — Кто смеет клеймить меня словом «дезертир» [77] ?!
77
Кто смеет клеймить меня словом «дезертир»? — Дезертирство в те времена было довольно распространенным, хотя и сурово наказуемым, явлением. Во Франции XVII в. дезертирство в военное время каралось смертью; в мирное — по эдикту 1665 г. тоже смертная казнь, с 1684 г. провинившегося клеймили, отрезали ему нос и уши и отправляли на галеры.
Однако тотчас приняв в соображение, как много поступки его говорили в пользу этого обвинения, он постарался смирить свои чувства и, овладев собой, спокойным тоном сказал, что по прибытии в штаб-квартиру полка готов отвечать на все, в чем обвинят его, но до того времени вынужден молчать. Офицер сразу умерил наглость, покоренный присутствием духа и достоинством, прозвучавшим в этих словах, и, пробормотав что-то неразборчиво, покинул комнату.
Теодор сел, размышляя о грозившей ему опасности; он знал: ему было чего опасаться не только из-за особых обстоятельств, при каких он так внезапно покинул свой полк, стоявший меж тем на границе с Испанией, где поддерживалась суровая дисциплина, но также из-за всесилия маркиза де Монталя, чьи гордыня и разочарование непременно подтолкнут его к мести, заставив всеми силами добиваться смерти обидчика. Однако вскоре мысли его перекинулись от собственных бед к бедственному положению Аделины; когда он взвесил все, самообладание его покинуло: самая мысль о том, чтобы оставить ее на все злоключения, какие он предвидел, была ему несносна, как и мысль о столь внезапной разлуке с нею, которая сейчас ему угрожала; когда Аделина вернулась в комнату, он снова принялся уговаривать ее согласиться на немедленное бракосочетание, употребляя для этой цели все доводы, какие диктовали ему любовь и воображение.
Когда Аделина узнала, что назавтра он должен будет уехать, последние проблески душевного покоя оставили ее. Ей представился весь ужас его положения, и она отвернулась в невыразимой тоске. Сочтя ее молчание за благоприятный знак, он вновь приступил к ней с просьбами стать его супругой, тем дав ему уверенность, что их разлука не будет вечной.
Аделина ответила на эти слова его вздохом.
— Но кто может знать, не окажется ли вечной наша разлука, — сказала она, — даже если бы я могла согласиться на ваше предложение? Однако, выслушав мое решение, не торопитесь обвинять меня в равнодушии, ведь равнодушие к вам было бы поистине преступлением после всех ваших забот обо мне.
— Так, значит, холодное чувство благодарности — это все, чего я могу ожидать от вас? — вскричал Теодор. — Знаю, вы намерены терзать меня доказательствами вашего равнодушия, принимаемого вами за благоразумие, и мне останется лишь смотреть в лицо злой судьбе, которая, вероятно, ждет меня. Ах, Аделина, если вы намерены ответить отказом на последнее, быть может, предложение, какое я еще могу вам сделать, перестаньте, по крайней мере, обманывать себя фантазией, что вы меня любите; безумие это увядает даже в моей душе.
— И вы способны так быстро забыть нашу беседу нынче утром? — сказала в ответ Аделина. — Вы способны так мало уважать меня, чтобы поверить, что я стану изображать чувство, которого не испытываю? Если вы действительно способны поверить этому, то я поступлю правильно, забыв о том, что я вам говорила, вы же — что когда-либо это слышали.
— Простите меня, Аделина, простите мои сомнения и неверие; пусть моим оправданием станут тревоги любви и исключительность моего положения.
Со слабой улыбкой сквозь слезы Аделина протянула ему руку, которую он крепко стиснул и прижал к губам.
— И все же не повергайте меня в отчаяние отказом, — продолжал Теодор, — подумайте о том, как мне тяжело покинуть вас здесь без помощи и без близких.
— Я думала о том, как мне избежать столь печального положения, — сказала Аделина. — Говорят, здесь есть какой-то монастырь, куда принимают пансионерок, он в нескольких милях отсюда. Туда я и отправлюсь.
— Монастырь! — повторил Теодор. — Вы отправитесь в монастырь! Да знаете ли вы, каким лишениям себя подвергнете? А если маркиз вас там отыщет, поверьте, мало вероятности, что настоятельница устоит перед столь всесильным господином или, по крайней мере, перед его дарами.
— Обо всем этом я подумала, — сказала Аделина, — но уж лучше быть готовой даже к этому, чем пойти на союз, который может принести лишь несчастья нам обоим.
— Ах, Аделина! Могли бы вы так судить, если бы вправду любили? Я вижу, что отлучен, и быть может навсегда, от предмета самых нежных моих чувств… И я ничего не могу поделать — только лишь выразить свое горе… только лишь повторять свои доводы в надежде хотя бы на малейшую вероятность изменить ваше решение. Но вы, Аделина, вы со спокойствием взираете на обстоятельства, от которых я прихожу в такое отчаяние!..
Аделина, сдерживавшая свои чувства в его присутствии с тех пор, как подчинилась решению, которое подсказал ей разум, но которому противилось сердце, не могла более таить свое отчаяние и залилась слезами. Теодор мгновенно понял свою ошибку и был потрясен горем, коему был причиной. Он придвинул к ней ближе свой стул и, взяв ее руку в свои, снова стал просить у нее прощения, стараясь самым нежным тоном успокоить и утешить ее.
— О, я несчастный! Я поверг вас в такое горе, испрашивая награды, благодаря которой уже не мог бы сомневаться в ваших чувствах ко мне. Простите меня, Аделина, скажите только, что прощаете, и, как бы ни была тяжела мне разлука, я больше не стану ей противиться.