Романс о Розе
Шрифт:
– И как это применимо к моей проблеме с Дрейком?
– Вы более всего боитесь потерять свое имущество. А ведь ваше главное богатство – любовь к словам. Сейчас я уважаемый гражданин Стратфорда, у меня красивый дом. Но во время театрального сезона в Лондоне я живу очень скромно, в то время как другие актеры роскошествуют. Почему? Потому что окружающее не имеет значения, когда я пребываю в мире своего воображения. Если вы действительно хотите стать писателем, Розалинда, вам придется забыть о любви к вещам. Подумайте над этим, и, возможно, возвращение
Глава 7
– Добрый вечер, леди Розалинда, – произнес Хатберт вечером того же дня, склоняясь перед хозяйкой дома, вышедшей из парадной двери.
– Добрый вечер, Хатберт, – ответила Розалинда. Она глубоко вдохнула благоухавший летними ароматами воздух, прищурилась в наступавших сумерках и направилась к подъехавшей карете.
– Господин Дрейк. – Хатберт склонился перед хозяином дома, появившимся в тех же дверях спустя мгновение.
– Хатберт, – кивнул Дрейк, не ощутив благоуханий и не заметив сгущавшихся сумерек. Он лишь с прищуром посмотрел на нарядно одетую даму, которая уже садилась в заказанную им карету, и ухмыльнулся.
– Замечательный вечер, сэр, – сказал Хатберт, снимая волосок с черного бархатного камзола Дрейка.
Дрейк расправил широкие плечи.
– Действительно замечательный, Хатберт. Идеальный, чтобы портить его спором. – На его щеках появились смешливые ямочки, и он вопросительно выгнул бровь. – Не правда ли?
Хатберт слегка кивнул в сторону Розалинды:
– Понимаю, что вы имеете в виду, сэр. Леди Розалинда, как мне кажется, вот-вот вспыхнет. Я вижу это по выражению ее губ. Вы не будете разочарованы.
Дрейк рассмеялся:
– Ты слишком хорошо нас знаешь.
– Нет, сэр. Леди Розалинда по-прежнему для меня загадка.
– Для тебя – возможно. А я знаю ее как самого себя. – В голосе его прозвучали зловещие нотки.
К тому моменту, когда он подошел к карете, Розалинда уже сидела внутри и аккуратно расправляла подол платья из тафты огненного цвета. Увидев у дверцы Дрейка, она подняла голову.
– Ах, это ты! А я думала, это леди Беатриса, моя фрейлина.
– Тогда тебе придется подождать еще.
– И что же привело тебя ко мне, словно зловещего змея?
– Ты в моей карете. Розалинда зловеще протянула:
– В твоей карете?!
– Я, конечно, не претендую на обладание вещами до тех пор, пока адвокаты не докажут законность моего права наследования. Я говорю о владении в том смысле, как его понимает любой воспитанный человек.
– То есть?
– Я заказал карету в полдень, а ты, по словам Хатберта, заказала карету в шесть. Значит, эта, приехавшая первой, – моя. А вот та, – он указал на запряженную четверкой лошадей позолоченную карету, показавшуюся из-за поворота, – вот та – твоя.
– В приличном обществе, – высокомерно ответила Розалинда, – джентльмен из вежливости занял бы вторую карету, независимо от того, когда она была заказана.
Он наклонился и расплылся в самой язвительной из своих
– Но я не джентльмен, я – морской волк.
– Скорее обычный пират. – процедила она, стиснув зубы. Находясь так близко от нее и чувствуя терпкий запах ее духов, Дрейк вдруг задался нелепым вопросом, надушила ли она чувственную ложбинку на груди и то местечко на шее, где пульсировала нежная жилка. В горле у него вдруг пересохло. Господи! Да что такое с ним происходит? Пытаясь избавиться от наваждения, он саркастически улыбнулся. Но прелестница даже не дрогнула. Ха! А что он ожидал? Она будет стоять насмерть, даже если встретится с самим сатаной.
– Подвиньтесь, леди Розалинда. Раз уж я пират, то иду на абордаж.
Он вскочил в карету и, устроившись рядом ней, постучал по крыше. Получив сигнал, кучер громко свистнул, щелкнул кнутом, и карета сорвалась с места.
– Стой! – закричала Розалинда, но колеса уже вовсю стучали по гравию. За окном быстро мелькали деревья, превращаясь в темные силуэты на фоне багряного заката.
Кипя от ярости, она откинулась назад и скрестила руки на груди.
– Ты, я вижу, как обычно, присваиваешь себе то, что тебе не принадлежит.
– А я вижу, что ты не стала мягче и нежнее за те десять лет, что мы не виделись.
– Да, и буду такой же спустя еще десять лет.
Рассердившись, она, как всегда, раскраснелась. Он сотни раз видел эти признаки гнева и сотни раз испытывал непонятное удовлетворение.
– Ты в бешенстве, Розалинда. – В его голосе прозвучали торжествующие нотки.
– Разве?
Она холодно взглянула на него, и в сумерках он с трудом различил ее веснушки. Милое сердцу несовершенство! Он пожалел, что она не покрыла лицо белилами, тогда бы он не видел этих влекущих точек и не вспоминал бы ее ребенком, когда…
– Я не сержусь, – заявила она, высокомерно выгнув рыжеватую бровь и прервав его воспоминания. – И куда это ты уставился?
Он глубоко вздохнул и некоторое время созерцал сгущавшиеся сумерки.
– Роз, ты когда-нибудь вспоминаешь о том, какими мы были в детстве?
– Да, я стараюсь думать об этом. Как можно меньше.
– Ты все еще ненавидишь меня так же сильно, как и тогда?
Она улыбнулась без всякой издевки:
– У меня никогда не было ненависти к тебе, Дрейк, только жалость.
В сердце его что-то резко кольнуло.
– Но сегодня я намерена быть милой.
– А разве ты умеешь?
Яростно сверкнув глазами, она с кислой улыбкой продолжила:
– Сегодня я буду любезной, стану вести с тобой светскую беседу, ибо совершенно уверена в том, что, как только мы увидим дядю Тедиеса, сразу станет ясно, что Торнбери-Хаус мой, и ты исчезнешь тихо, как морской дьявол в тумане.
– Как поэтично! – Он сердито посмотрел в окно. Вдалеке виднелись крыши домов и остроконечные пики соборов Лондона. – Ты все еще сочиняешь сонеты? – В ответ раздалось шуршание тафты, и он почувствовал на себе ее острый взгляд. – Значит, пишешь?