Романтизация зла
Шрифт:
Снаружи вдруг раздался такой звук, который обычно бывает, когда ты почти поглощён своими мыслями, но всё ещё отдалённо что-то да слышишь.
Это, оказывается, кто-то въехал во двор. Машина нашего водителя припарковалась у той дурацкой статуи, которую мама заказала у какого-то известного скульптора. Сначала я посчитал, что подъехала новая личная помощница, однако из машины вылез мой отец.
Я встал, встряхнув с себя крошки тоста, и поправил рубашку, потому что всегда считал, что выглядеть безупречно это долг каждого.
Отец вошёл в дом уже спустя пару
– Как хорошо, что ты уже на ногах, сын, – сказал он, подходя к столу. – Садись и продолжай завтрак, пока, так скажем, наша гостья не прибыла. – Отец приподнял руку и взглянул на запястье, на котором держались дорогие часы. – Она подъедет с минуты на минуту… Блэр, подай мне зелёного чая.
Я действительно сел на своё место и уставился на часы, висевшие на стене.
Завтра утром приедет бестолковый идиот Бобби вместе со своими дружками, которые ничем не лучше него, и наверняка несколько грудастых девочек, желающих поглазеть на роскошный дом Максвонов. Я в уме представлял, как вся эта делегация проедет сотни километров, чтобы добраться до особняка, и как будет долго и изнурительно проходить контроль у наших телохранителей.
Ещё я почему-то подумал, как здорово было бы их всех сбросить с обрыва, который открывает роскошные виды на лес и высокие горы у нас на заднем дворе. Они бы упали вниз точно как камни и разбились об твёрдую землю точно как стекло…
– Ты уже подготовил все те документы, которые висели на тебе с позапрошлого месяца?
Я не сразу понял, что отец обращался ко мне, – вот настолько был поглощён мыслями, – поэтому минуту молчал и смотрел в одну точку, пока не заметил его взгляд на себе.
– Да… – Я прокашлялся, чтобы говорить чётче. – Да, сделал всё вчера ночью.
Отец как-то слишком долго вглядывался мне в лицо, что я почти видел своё собственное отражение в его глазах. Обычно этот взгляд предвещал долгий и нудный разговор, который мог выбить из меня все силы, поэтому я улыбнулся и встал со своего места, однако сделал это осторожнее и как бы ненавязчиво.
– Как вы с мамой собираетесь провести годовщину? – спросил я, искусно меняя тему. Для большего эффекта я взял с полки небольшую фотографию в позолоченной рамке. Со смешком я добавил: – Уже ведь сто лет прошло, если не ошибаюсь.
Выражение лица этого старика в миг изменилось, ведь все разговоры о его любимой жене, – любви всей его жизни, как он говорил о ней и что бы это ни значило, – в миг могли поднять ему настроение, а в глазах разжечься особенному огоньку. Обычно люди пишут книги, снимают фильмы и говорят об этих огоньках как о символе самого прекрасного чувства на свете, но умные люди понимают, что на самом-то деле это всего лишь иллюзия, которую каждый видит, как он сам хочет.
– Да, сто лет и сто веков, – сказал отец, улыбаясь и глядя на фотографию в моей руке. – Мне кажется, с твоей мамой я провёл несколько жизней. И, конечно, нашу годовщину мы проведём в излюбленной твоей мамой Венеции, как только покончим с делами в Нью-Йорке.
– Дела, думаю, пролетят незаметно, зная тебя, отец.
– О,
Я положил дурацкую фотографию обратно на полку и взглянул на своего старика. Вид его был уже потрёпанный долгими поездками в разные страны по работе. Отдыхал он гораздо меньше меня и часто засиживался допоздна в своём кабинете, и потом всю ночь я слышал, как его пальцы искусно управляются с клавиатурой ноутбука, пока он в очередной раз печатает какое-нибудь электронное письмо. Волосы давно поседели, а лицо обзавелось морщинами, прибавив отцу несколько лишних лет.
– Когда-нибудь ты почувствуешь тоже самое, сынок, – сказал он вдруг, и я даже сперва не понял, о чём шла речь. – Наверняка ты уже чувствуешь что-то к дочке Лоусонов. Вы ведь столько лет знакомы и здорово проводите время вместе. Я вижу, как она на тебя смотрит.
А я вижу и чувствую, как ломаю ей шею, и я готов снова и снова проматывать эти картины в голове до тех пор, пока они не станут явью, подумал я, однако такие слова были бы весьма неуместны, так что я сдержался от подобных высказываний.
– Возможно, ты прав, – улыбнулся я, и на этом вроде разговор об этой идиотской штуке под названием любовь был окончен.
В дверь постучалась очередная горничная, предупредила, что юная мисс Аника Снелл уже приехала, и спросила, можно ли пустить её в столовую. Отец оживился и дал своё разрешение.
Мы оба встали из-за стола, как подобает истинным джентльменам, да и в принципе воспитанным людям, а за нашими спинами несколько подоспевших горничных принялись убирать со стола лишнюю посуду и недоеденные блюда.
Я взглянул на часы и снова вспомнил о запланированной на завтра вечеринке в честь своего дня рождения, и вновь мне стало дурно.
Дверь отворилась, и вместе с той самой горничной, что пришла оповестить нас о приезде моей новой помощницы пару минут назад, в гостиную вошла миниатюрная девочка в рубашке и юбке, которые напоминали наряд всяких сексуальных секретарш, каких мы сто раз видели в эротических сюжетах. Она держалась весьма скромно, однако в этой скромности словно были какие-то отголоски строгости. Сочетание более чем интересное, и я просто не смог сдержать ухмылки. На самом деле мысли о том, что моей новой помощницей может оказаться какая-нибудь полная женщина лет сорока, временами возникали, однако теперь, конечно, они затонули в моей голове окончательно.
– Мисс Снелл, добро пожаловать! – поприветствовал её отец, протягивая руку. – Надеюсь, поездка вас не слишком утомила?
– Нет, спасибо. – Она слабовато улыбнулась и поправила светлую прядь, случайно выбившуюся у неё из пучка, собранного сзади. – Благодаря вашему водителю мне было гораздо легче.
Когда настала очередь рукопожатия со мной, девочка посмотрела мне в глаза и широко улыбнулась, держась всё так же прямо и стойко.
– Здравствуйте, мисс Снелл. – Улыбнулся и я, взяв её маленькую белую руку в свою ладонь. – Я Энтони, и я безусловно рад вас у нас приветствовать.