Ромашка
Шрифт:
Маурах был мертв. Сверху на его голову сыпалась струйкой сухая мелкая земля.
Оксана перевела дыхание. «Теперь самое главное — не сделать ошибки». Она старательно вытерла пистолет фартуком, боясь, что на нем останутся следы ее потных пальцев, положила его рядом с рукой гестаповца и присыпала землей. Осмотрелась, спрятала в сумочку свой браунинг, подобрала оброненный на землю носовой платочек.
Советская авиация наносила мощный удар по Полянскому аэродрому. На смену отбомбившимся самолетам подлетали новые. Земля и небо были в дыму. Никто не видел, как в это время по аэродрому, среди разрывов бомб, бежала к горящему зданию штаба обезумевшая от страха девушка в белом фартуке.
…Наконец, прозвучал отбой воздушной тревоги. Бледные официантки с растрепанными волосами, помятыми и испачканными платьями выходили из убежища и, щурясь от яркого света, боязливо поглядывали на чистое небо. Среди них была и Анна Шеккер, такая же жалкая и бледная. Она сейчас же подошла к начальнику столовой и помогла ему очистить от пыли мундир.
— Господин капитан, все обошлось хорошо. У вас ни царапинки. Я так боялась.
Анна Шеккер давала возможность капитану Бугелю хорошенько запомнить и, если это потребуется в дальнейшем, подтвердить, что во время воздушной тревоги она находилась с ним в одном и том же бомбоубежище…
14. В КОЛЬЦЕ
Если бы не шофер, оставшийся с машиной у ворот аэродрома, в этот суматошный день никто не стал бы разыскивать Маураха.
У коменданта аэродрома долговязого майора Вольфа было достаточно своих хлопот. Дизельные тягачи оттаскивали в сторону остовы сгоревших на земле самолетов, солдаты забрасывали землей воронки на взлетных дорожках, санитарные машины, подобрав раненых, свозили убитых.
Писари перетаскивали в подвалы — запоздалая предосторожность — штабное имущество.
Правая рука капитана Бугеля — Анна Шеккер, прикрикивая на девушек, торопливо наводила порядок в столовой. «Во всех случаях жизни нужно сохранять присутствие духа и оставаться на своем посту, — назидательно изрек начальник столовой, как только он отдышался от пережитого страха. — Наша война — вкусный обед». Высказав столь двусмысленный афоризм, Бугель удалился в кладовую и, плотно прикрыв дверь, занялся тщательными подсчетами. Ему не терпелось выяснить, сколько продуктов он сможет сэкономить на каждом убитом: мертвецы, согласно положению, продолжали числиться на довольствии до конца суток. Итак, впереди обед и ужин. Овощи в счет не идут. Но ветчина, жиры, какао, сахар… Кусочек приличный! Интересно, сколько убитых?
При налете погибло восемнадцать человек. Их свозили к обгоревшему с одного угла зданию штаба и клали в тени на траве рядышком. Капитан Бугель не стал подходить близко и издали подсчитал накрытые плащ–палатками трупы. Солдаты охраны аэродрома и зенитчики не в счет — у них своя кухня. Из экипажей самолетов погибло человек шесть. Неплохо! Двести граммов помножить на шесть…
Примчавшийся из города Людвиг Вернер застал Анну за работой. Девушка протирала тряпкой уцелевшие стекла в оконных рамах.
— Ну, слава богу, — сказал он, облегченно вздохнув. — А я, признаюсь, пережил из–за тебя несколько неприятных минут. Со стороны казалось, что здесь творится нечто ужасное, невероятное.
Оксана удивленно посмотрела на летчика.
— Неужели вы испугались, Людвиг? Я думаю, вы видели картинки и пострашнее. Помните, вы мне рассказывали, как вырвались из тучи над станцией, забитой поездами, и удивительно точно уложили все бомбы на цель.
Она улыбалась, словно восхищаясь боевой отвагой своего друга. Но простодушная улыбка казалась какой–то загадочной.
Вернер нахмурился. Анна поступила нетактично: она второй или даже третий раз напоминала ему об этом случае. Он рассказывал ей, что на станции среди прочих составов находилось два санитарных поезда с красными крестами на крышах. Он хорошо видел эти кресты… Да, Анна могла бы понять, что такое воспоминание не особенно ему приятно. Может быть, она издевается над ним?
Сжав губы, летчик пристально посмотрел на девушку. Анна старательно терла стекла. У нее красивые, ловкие руки… Как лихо надавала она ему пощечин в первый день знакомства! Пощечины положили начало их странной дружбе. Она даже не подозревала, что ее пощечины пробудили в нем человеческое достоинство. Если судить строго, Анна — ограниченное, глупое, эгоистичное существо. Тонкие переживания ей, пожалуй, недоступны. Она думает о своих пятидесяти десятинах. Это ее жизненная цель, мечта, счастье. И все же она очень мила, забавна. Простушка. Во всяком случае, ему с ней легко.
Людвиг покачался с пятки на носок и, ничего не сказав, вышел из столовой.
Среди убитых оказались знакомые: штурман и стрелок–радист. Людвиг смотрел на их восковые лица, не испытывая ни страха, ни сожаления. Смерть товарищей стала для него чем–то обычным и естественным. Он давно уже привык к мысли, что те молодые, сильные и храбрые люди, с какими он разговаривает и шутит, могут через полчаса или даже через несколько минут превратиться в мешки с костями или обугленные трупы. Все это было в порядке вещей и уже не могло ни ужаснуть, ни поразить и даже удивить его. Людвиг знал, что и к его смерти отнесутся также спокойно, и если кто–либо удивится, то лишь тому, что он так долго «протянул». Заплачет одна Анна…
Он уже собирался уходить отсюда, как вдруг услышал голоса за спиной.
— Смотрите хорошенько!
— Я уже смотрел, господин майор.
— Что же, по–вашему, он взлетел на небо?! Если он убит, то должен быть здесь. Мы подобрали всех.
К трупам в сопровождении франтовато одетого солдата, державшего в руках кожаные шоферские перчатки, шагал длинноногий майор Вольф с испачканным сажей потным лицом. Он остановился возле Вернера, вытер скомканным грязным платком лоб и, дико озираясь на чистое небо, заговорил взволнованно, явно стараясь найти сочувствие и поддержку со стороны Людвига.
— Видите, что происходит, господин подполковник? Двенадцать самолетов сгорело на земле, три истребителя — в воздухе. А сколько машин повреждено и вышло из строя! Я предупреждал, я требовал… Три зенитных батареи на таком аэродроме?! Их подавили в первую же минуту. Отлично сработала наша прославленная служба наблюдения за воздухом, нечего сказать — нам позвонили, когда зенитчики сами увидели самолеты русских над головой.
Людвиг холодно, но с некоторым интересом рассматривал маленькую, измазанную сажей плаксивую физиономию коменданта аэродрома. «Боишься? — думал он со злорадством. — Надеялся закончить войну, не увидев настоящей бомбежки? Нет, будешь дрожать за свою шкуру не раз. Это только начало… С нашим господством в воздухе уже давно покончено. Авиационные заводы не в силах восполнить потери. Полк в течение одиннадцати дней не может получить новых машин».