Россия без Петра: 1725-1740

Анисимов Евгений Викторович

И вот в ночь на 19 января, усевшись за стол, князья Василий Лукич и Сергей Григорьевич при содействии князя Алексея Григорьевича написали текст завещания Петра II.

Они были в возбужденном состоянии, так как на: кануне произошла семейная ссора: хлопнув дверью, от них уехал фельдмаршал князь Василий Владимирович. Предоставим ему слово. В 1738 году он показал на допросе, что при встрече в доме князя Алексея братья Сергей и Иван Григорьевичи говорили ему: «Вот, де, Е.в. весьма болен и ежели, де, скончается, то надобно как можно удержать, чтобы после Е.в. — ва наследницею российского престола быть обрученной Е.в. невесте княжне Катерине». На это фельдмаршал возразил: «Статься не можно, понеже она за Е.в. в супружестве не была!» Братья выдвинули главный аргумент: «Как этому не сделаться?! Ты в Преображенском полку подполковник, а князь Иван — майор. То можно учинить, и в Семеновском полку спорить о том будет некому; сверх же для того, говорить о том будем графу Гавриле Головкину и князь Дмитрию Голицыну, а ежели они в том заспорят, то будем их бить».

Князя Василия,

человека несентиментального, грубого и прямого солдата, возмутило не само предложение «бить» великого канцлера и члена Верховного тайного совета, а та смехотворная причина, которая должна поднять гвардию на мятеж: «И он, князь Василий, оным князю Сергею и князю Ивану, Григорьевым детям говорил: «Что вы, ребячье, врете! Как тому можно сделаться?» И как ему, князь Василью, полку объявить? Что, услыша от него об оном объявление, не токмо будут его, князь Василья, бранить, но и убьют, понеже неслыханное в свете дело вы затеваете, чтоб обрученной невесте быть российскаго престола наследницею? Кто захочет ей подданным быть? Не токмо посторонние, но он, князь Василий, и прочие фамилии нашей никто в подданстве у ней быть не захотят!» К Григорьевичам вскоре присоединились и другие родственники. Разгорелась ссора, и фельдмаршал, который, вероятно, как истинный солдат, слов не выбирал, в гневе покинул покои князя Алексея.

Грубые, но здравые аргументы фельдмаршала не убедили Долгоруких, и они сели сочинять духовную. Князь Сергей Григорьевич написал сразу два экземпляра завещания, в котором «подлинно было написано», говорил на допросе князь Иван, что «Е.и.в. при кончине якобы учинил наследницею российского престола обрученную свою невесту княжну Катерину». Два экземпляра были нужны «для верности» всей затеи. Один тут же от имени царя подписал князь Иван, совершив тем самым подлог, другой был оставлен неподписанным. Инициатором подлога явился сам фаворит, который, по словам князя Сергея Григорьевича, «вынув из кармана черный (т. е. черновой. — Е. А.) лист бумаги, [сказал] слова такия: „Вот посмотрите, письмо государевой и моей руки… письмо руки моей слово в слово как государево письмо“». К столь беззастенчивому, преступному способу утверждения престола за Екатериной Долгорукой подталкивала сама ситуация: царь был без сознания, надежды на выздоровление не было никакой, и семейство решило послать князя Ивана к царю, чтобы он «как от болезни Е.и.в. будет свободнее и придет в память, показав оную духовную Е.и.в., просил, чтоб Е.и.в. подписал, а ежели за болезнию Е.и. в рукою подписано не будет, то и вышеписанную духовную, подписанную его, князь Ивановою, рукою, по кончине Е.и.в. объявим, что якобы учинил сестру его, князь Иванову, наследницею, а руки его, князь Ивана, с рукою Е.и.в., может быть, не познают»¹.

Князь Иван дежурил в последнюю ночь у постели умирающего напрасно — Петр умер, не приходя в сознание. Тотчас к телу покойного подвели Екатерину Долгорукую, которая, увидев мертвеца, «испустила громкий вопль и упала без чувств». Думаю, что появление «государыни-невесты» у тела жениха непосредственно перед заседанием Совета и в присутствии всех его членов было частью задуманного сценария. По-видимому, тогда же князь Алексей Григорьевич отобрал у сына экземпляры фальшивого завещания Петра II. После этого верховники направились в смежную с царскими палатами «особую камору» и заперлись там на ключ. Их было четверо: Гаврила Иванович Головкин, Дмитрий Михайлович Голицын, Алексей Григорьевич и Василий Лукич Долгорукие. Кроме того, на совещание были приглашены сибирский губернатор, дядя невесты, М. В. Долгорукий, а также два фельдмаршала — Михаил Михайлович Голицын и Василий Владимирович Долгорукий. Других сановников, находившихся в это время у тела царя, не позвали. А среди них были фельдмаршал И. Ю. Трубецкой, П. И. Ягужинский, церковные иерархи. Один член Совета, несмотря на настойчивые приглашения, в зал заседания не пошел сам. Это был вице-канцлер А. И. Остерман, который отговаривался тем, что он иностранец и поэтому дела престолонаследия решать не может.

Совещание, на правах старшего по возрасту, вел князь Д. М. Голицын. Долгорукие, и прежде всего князь Алексей, пытались сразу же решить дело — предъявили фальшивое завещание в пользу Екатерины. Их, как и предполагал фельдмаршал Долгорукий, высмеяли, причем кроме Голицыных в этом принял участие и сам фельдмаршал. Так просто и легко рухнул весь карточный домик, который строили хитроумные родичи царской невесты, и под его развалинами были погребены их светлые надежды на воцарение новой династии Долгоруких.

Заседание расширенного состава Совета продолжалось. Дмитрий Михайлович Голицын, согласно рассказу датского посланника Вестфалена, обратился к присутствующим с речью: «Братья мои! Господь, чтобы наказать нас за великие грехи, которые совершались в России больше, чем в любой другой стране мира, особенно после того, как русские восприняли модные у иностранцев пороки, отнял у нас государя, на которого возлагались обоснованные надежды. А так как Российская

империя устроена таким образом, что необходимо, не теряя времени, найти ей правителя… коего нам нужно выбрать из прославленной семьи Романовых и никакой другой. Поскольку мужская линия этого дома полностью прервалась в лице Петра II, нам ничего не остается, как обратиться к женской линии и выбрать одну из дочерей царя Ивана — ту, которая более всего нам подойдет»².

Напомню читателю, что царь Иван V был сыном царя Алексея Михайловича от первого брака с Марией Ильиничной Милославской. Во время майского переворота 1682 года стрельцы «присоединили» к уже царствовавшему десятилетнему Петру его старшего брата Ивана и сестру Софью в качестве соправителей. Иван стал послушной игрушкой в руках своей волевой сестры, которая старалась использовать его в своих политических играх против Петра и семьи Нарышкиных. Желая окончательно устранить от власти Петра, Софья женила болезненного, слабоумного Ивана на красивой, здоровой Прасковье Салтыковой, которая принесла ему пять дочерей. К 1730 году в живых остались три из них: старшая — 38-летняя Екатерина Ивановна, средняя — Анна Ивановна, которой 28 января должно было исполниться 37 лет, и младшая — 35-летняя Прасковья. Царевна Екатерина в 1716 году была выдана Петром Великим за Мекленбургского герцога Карла Леопольда, с которым она через несколько лет разошлась и с тех пор жила вместе с дочерью Анной Леопольдовной в России. Анна Ивановна, выданная в 1710 году за Фридриха Вильгельма, герцога Курляндского, вскоре овдовела и жила в Митаве — столице Курляндии. Царевна Прасковья жила в Москве и состояла в морганатическом браке с генералом И. И. Дмитриевым-Мамоновым.

Наиболее подходящей кандидатурой на русский престол Дмитрий Михайлович считал Курляндскую герцогиню Анну Ивановну. Аргументация его была такова: «Она еще в брачном возрасте и в состоянии произвести потомство, она рождена среди нас и от русской матери, в старой хорошей семье, мы знаем доброту ее сердца и прочие ее прекрасные достоинства, и по этим причинам я считаю ее самой достойной, чтобы править нами»³.

Остановимся на минуту и посмотрим, кто мог в тот момент претендовать на русский престол. Очевидно, что в 1730 году можно было полностью реализовать положение Тестамента Екатерины I 1727 года, 8-й пункт которого гласил: «Ежели великий князь (то есть Петр II. — Е. А.) без наследников преставитьца, то имеет по нем [право наследования] цесаревна Анна со своими десцендентами (потомками. — Е. .), по ней цесаревна Елизавета и ея десценденты…» Иначе говоря, после смерти бездетного Петра II и Анны Петровны (умерла весной 1728 года) на престол должен был вступить ее сын Карл Петер Ульрих, Голштинский принц. Однако о правах двухлетнего внука Петра Великого никто не вспомнил, как и о правах цесаревны Елизаветы. Читатель заметил, как умышленно Голицын подчеркивал русское происхождение Анны Ивановны, старину ее дома, то, что она была «рождена среди нас». Это был неприкрытый намек на незаконность прав детей шведской полонянки Марты Скавронской. Чуть позже Голицын объяснял нежелание приглашать духовенство для решения династических дел тем, что церковные иерархи после смерти Петра Великого опозорили себя, «склонились, под воздействием даров, в пользу иностранки, которая некогда была любовницей Меншикова»⁴.

Предложение Голицына было в высшей степени удачным компромиссом, позволявшим уравновесить политические силы в борьбе за власть. Именно поэтому фельдмаршал В. В. Долгорукий — наиболее авторитетный среди своего клана — воскликнул: «Дмитрий Михайлович! Мысль эта тебе внушена Богом, она исходит из сердца патриота, и Господь тебя благословит. Виват наша императрица Анна Иоанновна!» Другие участники совещания дружно подхватили «виват» фельдмаршала.

И далее Вестфален рассказывает о забавном эпизоде, как нельзя лучше характеризующем Андрея Ивановича Остермана. Услышав крики радости, он бросился к двери, стал стучать, ему открыли, и «он присоединил свой «виват» к «виватам» остальных». Как видим, искусство политика состоит не только в твердом отстаивании своих взглядов, но и в умении вовремя присоединить свой «виват» к «виватам» победителей. Но, как показали последующие события, испытания для Андрея Ивановича еще не кончились. Когда он уселся, Голицын продолжил речь, и я думаю, что Андрей Иванович пожалел о том, что поспешил со своим «виватом», ибо далее Голицын предложил «себе полегчить» или «воли себе прибавить» путем ограничения власти новой императрицы. Осторожный Василий Лукич Долгорукий засомневался: «Хоть и зачнем, да не удержим?» — «Право, удержим!» — отвечал Голицын и тут же предложил оформить это «удержание» пунктами — кондициями, которые новая императрица должна была предварительно подписать.

Дальше предоставим слово секретарю Верховного тайного совета В. Степанову, который позже давал письменные объяснения о происшедшем. Он был приглашен в комнату, где совещались верховники: «Посадя меня за маленький стол, приказывать стали писать пункты, или кондиции, и тот и другой сказывали так, что я не знал, что и писать, а более приказывали: иногда князь Дмитрий Михайлович, иногда князь Василий Лукич». Степанов растерялся, и, видя это, канцлер Головкин стал просить Остермана — большого специалиста по составлению государственных бумаг — продиктовать текст. Остерман же запел старую песню: «…отговаривался, чиня приличные представления, что так дело важное, и он за иноземчеством вступать в оное не может»⁵.