Россия и ислам. Том 2

Батунский Марк Абрамович

219 См.: Там же. Т. 74. С. 260. Ряд данных об уникальной толерантности Толстого см.: Ячевский В.В. Общественно-политические и правовые взгляды Л.Н. Толстого. Воронеж, 1983.

22 °Cм.: Французские посетители Толстого // Литературное наследство. Т. 75, кн. 2. М., 1965. С. 47.

221 См.: Гольденвейзер Н.Б. Вблизи Толстого. T. I, М., 1922. С. 17.

222 И хотя они не равновелики христианству, все же Толстой испытывает пристальный интерес к конфуцианству, – в частности, тогда, когда он сам бился над проблемой о том, как преодолеть «статику» двоения личности (итогом которой может быть самоубийство), статику, обусловленную паритетным соотношением голоса общего и голоса совести. Вследствие этого личность обречена на постоянную внутреннюю, борьбу, которая в силу своей бесконечности и неизменности побудительных импульсов, ее порождающих, осмысляется как состояние неподвижное, застывшее (см.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 66; Т. 51. С. 61, 70). И все-таки даже у Толстого многочисленные фрагменты «восточной мудрости» – это лишь «намотки» на христианоцентристский стержень, фрагменты, несомненно, усиливающие его, но в общем-то ничего существенно в нем не меняющие.

223

А интерес к буддизму в России все время нарастал – под влиянием Запада в первую очередь (и, следовательно, Толстой вовсе не был его первым – или одним из первых пропагандистов). Здесь, впрочем, нужны более подробные пояснения. Жизнепонимание (или отношение человека к миру), именуемое Толстым «всемирным» (или «божеским») покоится на неразумности и несовершенстве всего существующего и одновременно – на утверждении неизбежности движения от неразумности к разумности. Цель этого жизнепонимания – исполнение нравственного закона, вложенного в душу каждого человека. «Делатель «жизни» бескорыстная любовь. Жизнепониманию божескому в концепции Толстого предшествуют два иных отношения к миру – личное (или животное) и общественное (или языческое). И то и другое имеют единую основу – убеждение в совершенстве и разумности всего существующего. Различия же между ними не очень значительны и касаются прежде всего определения цели жизни и побудительных импульсов, эту цель утверждающих. Если жизнепонимание личное (или животное) сводится к удовлетворению воли одной личности, движущий стимул его заключается в личном наслаждении, то отношение к миру общественное (или языческое) преследует цель удовлетворения избранной совокупности личностей. При этом побудительным мотивом для достижения цели выступает желание славы. И личное и общественное жизнепонимание (порою их объединяя) Толстой называет низшим, а всемирное (или божеское) – высшим. Эта ценностная иерархия жизнепонимании, вполне логичная с точки зрения толстовской оценки сущностного наполнения духовных устремлений личности, тем не менее противоречит его же отрицанию даже относительной значимости каждого из сменяющих друг друга этапов в движении к бесконечному нравственному идеалу: «…даже христианин /…/ не может считаться ни один ни выше, ни ниже другого в нравственном значении; христианин только тем более христианин, чем быстрее он движется к бесконечному совершенству, независимо от той ступени, на которой он в данную минуту находится» (Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 60). Хронологическая иерархия всех этих жизнепониманий (от личного к божескому) отнюдь не выдерживается, по мнению Толстого, в их историческом бытии (см.: Там же. Т. 39. С. 8). Поэтому вытекающие из них нравственные учения осмысляются им по типологическому принципу отношения человека к миру. Так, например, с личным жизнепониманием связываются учения: эпикурейское, церковнохристианское и светской утилитарной нравственности, а со всемирным, или божеским, – христианское учение в его «неизвращенном виде» и высшие проявления стоицизма и буддизма (см.: Там же. Т. 39. С. 9–10,17). В толстовской концепции всемирное, или божеское, жизнепонимание – нравственный эталон истинно гуманистических отношений человека к другим людям. Эти отношения – основа всемирного братства. Но, как видим, ислам (в любом его – даже бабидском – варианте) оказывается здесь излишним. Не исключено, что как бы высоко ни ценил Толстой патриархальность вообще, а восточную – в частности, он, однако, сознавал, что в конце концов патриархальность – это всегда статика, в том числе и интеллектуально-нравственная (пусть даже, и в общем-то, с его точки зрения, позитивная). А вот «истинное христианство» – это перманентная динамика: «Исполнение учения – в движении» (Там же. Т. 28. С. 77, 79).

224 См.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 49. С. 121; Т. 55. С. 274.

225 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 28. С. 199–200. (Курсив мой. – М.Б.) Но и тут нужны комментарии. С понятием «любовь к человечеству» Толстой связывает искусственное приписывание личностью смысла собственной жизни (по аналогии с любовью к семье, роду, государству), освобождающее эту личность от необходимости духовного перерождения: «Есть государство, народ, есть отвлеченное понятие: человек; но человечество, как реального понятия, нет и не может быть /…/ Где предел человечества? Где оно кончается или начинается? Кончается ли человечество дикарем, идиотом, алкоголиком, сумасшедшим включительно? /…/ Любовь к человечеству, логически вытекая из любви к личности, не имеет смысла, потому что человечество – фикция (т. е. здесь волей или неволей он оказывается близок к Данилевскому! – М.Б.). Христианская любовь, вытекая из любви к Богу, имеет своим предметом не только человечество, но весь мир» (Там же. Т. 28. С. 83, 296). Можно проинтерпретировать вышеизложенное и так: мусульманин, например, не станет «истинным братом» христианину до тех пор, пока все они не объединятся в «истинном христианстве».

226 Там же. Т. 37. С. 270–271. (Курсив мой. – М.Б.)

227 Там же. Т. 23. С. 441.

228 Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. С. 332.

229 См. сб-ки: «Круг чтения», «Мысли мудрых людей на каждый день», «Путь жизни» (Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 40, 41, 42, 43). В начале 60-х годов, заботясь о детском чтении, Толстой среди других книжек-приложений к педагогическому журналу «Ясная Поляна» издал книжечку под названием «Магомет». По его поручению книжку написала сестра жены Толстого – Е.А. Берс, а он сам стал автором предисловия, где высоко в целом оценивал личность и историческую роль основателя ислама, а также сделал ряд вставок (см.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 315–316). Целью книжек «Ясной Поляны» было ознакомление крестьянских детей с жизнью и верованиями разных народов. Эта литература содержала и поэтические легенды народов мира, и различные сведения об их культуре и быте. Такой была и книжечка «Магомет». Наряду с общеизвестными легендами о пророке в ней содержались некоторые (но поданные в благожелательном духе) сведения о жизни турок и других исповедующих ислам народов, а также и отдельные исторические и географические факты о мусульманском мире.

23 °Cм.: Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. С. 334. Как утверждает Л.О. Алькаева, «в годы ухудшения советско-турецких отношений (как, впрочем, было и в период Первой мировой войны) в явно политических целях тенденциозно (в Турции. – М.Б.) обыгрывались отдельные произведения русской классики с «восточной» тематикой: «Хаджи-Мурат», «Ильяс» Л. Толстого; «Путешествие в Арзрум» Пушкина и др.» (Алькяева Л.О. Русская классика в Турции. (К вопросу о влиянии русской литературы на турецких писателей) // Русская классика в странах Востока. С. 94.) Но хотя Лев Толстой «покорил турок не только силой своего громадного таланта, но также, пожалуй, беспрецедентным интернационалистским по своему существу гуманизмом, равно как и любовным отношением ко всем нациям и веротерпимостью», все же увлечение Достоевским частью турецких писателей и читателей было гораздо большим. Что же касается арабских интеллигентов, то они даже созданные Толстым художественные образы воспринимали как нечто свое, сугубо ориентальное (см.: Арабские писатели о русской и советской литературе // Современный Восток, 1958, № 9. С. 65–66).

231 Немало и других критических замечаний в адрес и ислама в целом и его сект высказано Толстым в письмах к ряду мусульманских интеллектуалов (Е.Е. Векиловой, М.М. Крымбаеву и многим другим).

232 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 73. С. 320–321. (Курсив мой. – М.Б.)

233 Там же. Т. 73. С. 103–110; см.: Там же. Т. 39. С. 102.

234 См.: Там же. Т. 80. С. 219.

235 Там же. Т. 74. С. 207–208. (Курсив мой. – М.Б.)

236 См.: подр.: Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. С. 339–343.

237 См.: Досев Х. Вблизи Ясной Поляны (1907–1909). М. /СПб./. С. 79.

238 См., напр., его ответ (от 28.ХП-1908 г.) на письмо иранского студента Фридуна-хана Бадапбекова (Л.Н. Толстой. Полн. собр. соч. Т. 78. С. 306).

239 См.: Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. С. 359–360.

24 °Cм.: Там же. С. 363.

241 Наверное, читателю покажутся небезынтересными мысли о судьбах Турции одного из наиболее глубоких и ярких русских историков, Василия Ключевского. «Турция, – писан он, – европейская международная добыча.

Ощупью наталкивались на сущность вопроса – не делить между соседями, а дробить на части, из которых она состоит. Долго не уясняли интересы, во имя которых можно было действовать; под турецким игом сохранились народности, которые следовало освободить… На Западе этого национального существа дела не понимали: там Турция – только гиря на весах политического равновесия… Турция держалась не тем, что не надеялись ее разрушить, а тем, что не знали, что делать с ее развалинами: всех пугала не сила ее жизни, а следствия ее смерти. Присутствие народностей, которые могли бы составить независимые государства, стало уясняться Россией и Европой именно с восстания сербов и греков. Александр (Александр I, русский император. – М.Б.) это понял, но не хотел признавать по своим обязательствам главы Священного союза. Николай (Николай I, русский император. – М.Б.) не был связан такими обязательствами и мог взглянуть на дело проще. Свободный от меттерниховской точки зрения, он хотел видеть в вопросе то, что нашел: народности, стремящиеся к независимости, и начал их освобождать» (Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 273–274). Таким образом, уже в окончившейся Андрианопольским миром русско-турецкой войне Николай I, «только что подавивший у себя военную революцию (восстание декабристов. – М.Б.), выступал за народную революцию на Балканском полуострове – в интересах преобладания России на Востоке, поколебленного Александром» (Там же. С. 274).

242 Толстой был знаком с турецким фольклором и немало сделал для ознакомления с ним русского читателя. В частности, ряд турецких поговорок и пословиц он включил в известную свою брошюру «Изречения Магомета, не вошедшие в Коран» (1909 г.). Она была составлена на основе изданной в Индии книги Абдуллаха аль-Сухравади «Изречения Магомета», присланной автором в 1908 г. в Ясную Поляну. Л. Толстой отобрал из нее ряд изречений пророка (в подавляющей части своей фиктивных) и обработал их (см.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 343–349). Об истории создания этой толстовской брошюры см. в комментариях Н.Н. Гусева (Там же. Т. 40. С. 499). С огромным интересом отнесся писатель и к древнеарабской культуре, к ее литературе и фольклору, не раз обрабатывая их (в особенности «Тысячу и одну ночь») для русской детской литературы (см. подр.: Зайденшнур Э.Е. Фольклор народов Востока в творчестве Л.Н. Толстого // Яснопольский сборник. Статьи и материалы. Тула, 1960).

243 Об этой страстной ориентофилке см. подр.: Лебедева О.С. Гульнар-Ханум // Народы Азии и Африки, 1977, № 3. С. 146–152.

244 См.: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 67. С. 214–215.

245 Там же. Т. 75. С. 92.

246 Там же. Т. 35. С. 175.

247 Там же. С. 456.

248 Фадеев Р.А. Собр. соч. T. I. СПб., 1889. С. 150, 286.

249 Там же. С. 202. (Курсив мой. – М.Б.)

250 Там же. С. 287, 291. А теперь, пожалуй, пора подробно рассказать и о позиции по этому же вопросу Н.А. Добролюбова. Он выступил против объяснения причин национально-освободительного движения на Кавказе религиозным фанатизмом мюридов. Они, отмечал Добролюбов (в 1859 г.), «пользовались большим уважением мусульман в Персии, Бухаре, но никогда не воспламеняли массы народа и не приобретали политического значения. Тем не менее можно было опасаться их влияния на Кавказе среди разрозненных племен, да еще плохих мусульман. Объяснение этому нужно искать, конечно, не в успехах мюридизма; напротив, скорее самые его успехи нужно объяснять враждебностью горцев к русскому владычеству» (Добролюбов Н.А. Собр. соч. в 9 томах. Т. 5. Л., 1962. С. 433). Тем не менее Добролюбов был довольно критически настроен по отношению к Шамилю, указывая, что под его властью у горцев существовала «плохая свобода: наибы его действовали очень произвольно, грабили и наживались, а он, говорят, очень часто смотрел на это сквозь пальцы. Уважение к себе поддерживал он более страхом, нежели любовью…» (Там же. С. 448). См. более подр.: Пикман А.М. Великие русские революционеры о борьбе горцев Дагестана и Чечни. Махачкала, 1972.