Россия и современный мир №3 / 2017

Игрицкий Юрий

По воспоминаниям пленных, действовала инструкция, выстраивающая своеобразную иерархию приоритетов: в лагеря с худшими условиями содержания в первую очередь направлялись немцы, во вторую – венгры, и только если представителей этих национальностей не было – военнопленные-славяне. В первую очередь южные славяне. Западных славян (у Г. Вурцера они фигурируют под названием «северные славяне». – Т. К.) берегли больше всего [23, с. 134].

Принцип размещения пленных по национальному признаку и подданству был заложен в начале войны и приобрел большое государственное значение. В 1914–1915 гг. лагеря в Туркестане были «смешанными»,

т.е. в них содержались представители разных национальностей. С 1916 г. исследователи фиксируют практику разделения лагерей по национальному признаку. Так, в лагерях Ташкента были преимущественно славяне (хорваты, словенцы, чехи и др.), а немцы, австрийцы и венгры размещались в Скобелеве и Фергане. Если лагеря были смешанного национального типа, то славяне получали ответственные должности в рамках внутреннего управления пленными [23, с. 134–135].

Большинство из подданных Габсбургской монархии попали в плен в 1914 г. (Галицийская битва) или в 1916 г. (Брусиловский прорыв). Кто-то оказывался в плену будучи раненым, другие сдавались добровольно. Биография каждого пленного одновременно и уникальна и типична. Особенно это касается так называемых нижних чинов «дружественных национальностей» (в основном славян). К ним русская общественность еще до революции 1917 г. относилась доброжелательно. Не удивительно, что именно они гораздо теснее, чем пленные офицеры, сумели сблизиться с местным населением. Кроме того, в плену у нижних чинов-славян было значительно больше возможностей для налаживания человеческих отношений с простым населением Российской империи, нежели у офицеров, поскольку они направлялись на принудительные работы и активно использовались на них с начала 1915 г.

В 1915 г. в Ташкенте открылось отделение Союза чешских и словацких обществ России. Вскоре оно преобразовалось в представительство Чешско-словацкого национального совета и активно функционировало в течение нескольких лет. 15 января 1917 г. в Туркестане были зарегистрированы 10 489 солдат и 617 офицеров западнославянского происхождения.

В ходе военных действий на фронтах Первой мировой войны в русском плену, по официальным данным, оказались 200–220 тыс. сербов, хорватов и словенцев, проживавших на территориях, входивших в состав Австро-Венгрии. Военнопленным-сербам в Туркестане было предоставлено хорошее жилье, сносное питание. Им даже разрешили по воскресеньям посещать православные храмы.

На хорватских офицеров не распространялись льготы, которыми пользовались все другие пленные представители южнославянских национальностей. Возможно, причина крылась в конфессиональной «неоднородности» хорватов.

Из ряда опубликованных воспоминаний военнопленных-славян очевидно, что межнациональные проблемы имели глубокие корни в среде Австро-Венгерской армии, и в условиях русского плена принадлежность к одному государству – империи Габсбургов – не являлось действенным фактором для сплочения ее солдат и офицеров.

В Первую мировую войну в Австро-Венгерской армии для поднятия патриотического духа применялись телесные наказания. Особенно часто пороли солдат славянских национальностей [19, c. 209]. Словак Густав Сенчек описывает в воспоминаниях некий внутренний конфликт: «Из приказов мы знали, что воюем за родину, за императора… Но один на один со смертью я чем дальше, тем больше сомневался как в родине, так и в безгрешной жизни, которой якобы я добьюсь, если буду убивать. Что касается императора, то такие, как я, и раньше его не жаловали» [там же].

За неповиновение австрийскому офицеру Густав Сенчек находился под арестом

и ожидал трибунала: «Внезапно открылась дверь, и на пороге появились две мужские фигуры: это были русские солдаты. Они зажгли свечку и отобрали оружие у моего дрожащего от страха часового. “А ты что? Где ты забыл свою винтовку?” – спросил меня один из них. Русская речь для меня, словака, была понятной, и я ответил, что у меня ничего нет, даже пояса, так как я нахожусь под арестом. Они поговорили между собой, и один из них вдруг подошел ко мне, положил мне руку на плечо и сказал: “Ничего не бойся, камарад, сейчас отправишься в Россию”. В полночь мы уже маршировали на восток. Так я и не дождался австрийского военно-полевого суда. Плен стал моей свободой» [19, c. 212].

Не удивительно, что русский плен многими солдатами-славянами воспринимался как свобода. Но попав в плен, можно было столкнуться с амбивалентным восприятием со стороны русских офицеров и нижних чинов (что называется, «как повезет»).

Штефан Ганн описывает другую модель отношения к пленным-славянам. Он пишет, что русские юнкера и офицеры, обращаясь к военнопленным, обычно говорили: «Эй ты, австрияк». Но так как среди военнопленных практически не было австрийцев (в том месте, где он находился), а имевшийся контингент ненавидел Австрию, то военнопленных-славян обижало такое обращение, особенно от русских. Ганн отмечает, что большинство солдат-славян Австро-Венгерской армии стремились к добровольной сдаче в русский плен, так как несмотря на антирусскую официальную пропаганду, подавляющее большинство были славянофилами, а следовательно, и русофилами [5, c. 205].

Вполне очевидно, что «наивное славянофильство», руководившее значительным числом чехов и словаков, добровольно сдававшихся в плен русским войскам, очень быстро выветривалось в лагерях и на принудительных работах. У основной массы военнопленных, только что избежавших смерти на поле боя, разочарование сменялось глубокой политической апатией, а у наиболее активных – вызывало протест против господствовавших в царской России порядков. Последнее обстоятельство являлось благоприятной почвой для роста антивоенных и революционных настроений [6, c. 55].

Как ни странно, русские офицеры и нижние чины, непосредственно общавшиеся с военнопленными, не всегда учитывали и использовали эти обстоятельства. Это – несмотря на то что в России, особенно в годы войны, самым активным образом была развернута панславистская пропаганда.

Поэтому на фоне неприятного – «ты, австрияк», т.е. «чужой» – обращение большевистских агитаторов – «дорогие товарищи» – означало признание «своим». Как следствие этого, «…в течение одного дня большинство из нас вступили в Красную гвардию», – вспоминает Ш. Ганн.

По дороге в лагеря, а об этом свидетельствуют воспоминания военнопленных, перемещавшихся в разные регионы Российской империи, описывается добросердечное отношение со стороны простых обывателей.

«Я попал в Троицкий лагерь, – вспоминает Ш. Ганн, – где было около 20 тыс. пленных разных национальностей – словаков, чехов, немцев, венгров, поляков, русинов и других. Мы не были приспособлены к жизни в таком жарком климате, и поэтому среди нас стали распространяться различные болезни – малярия, тиф и другие. Из лагеря мы ходили строить дороги и оросительные каналы. Позднее я и несколько других пленных попали на работу в крепость, расположенную в центре Ташкента. Я был рад этому, так как там условия жизни были лучше… Находясь в крепости и работая по ее укреплению, мы, пленные, почти не были связаны с жителями города» [5, c. 204].