Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II
Шрифт:
Сохранились тетради этого периода, где хорошо видно, как Петр осваивал сначала арифметику и геометрию, а затем артиллерийское дело и строительство фортификаций. Ученых, изучавших эти тетради, в одинаковой степени потрясли два обстоятельства: с одной стороны, дикая орфография юного Петра и количество математических ошибок у голландского учителя, а с другой – невероятная скорость, с какой Петр овладевал знаниями. Он стремительно прошел все, что преподавал ему Тиммерман, легко освоил астролябию, изучил строение крепостей и свободно вычислял полет пушечного ядра.
С тем же Тиммерманом в селе Измайлове Петр случайно
Поле деятельности и здесь постепенно расширялось. Сначала узкая московская речушка Яуза и Просяной пруд в селе Измайлове, затем мелкое Плещеево озеро у Переславля-Залесского, позже северный Архангельск и южный Азов, а в конце концов, как известно, запад – Балтийское море.
В Немецкой слободе Петр нашел не только необходимые ему знания, но и отдых для души: веселых собутыльников, любовную страсть и товарищей, главным из которых на долгие годы стал швейцарец Франц Лефорт.
Мнения русских историков об этой примечательной фигуре весьма разнятся. Все признают, что Лефорт никогда не влезал в дела Петра, не использовал свою дружбу с царем в корыстных целях, был его искренним сторонником и немало способствовал интересу государя к Западу. В частности, многие приписывают именно Лефорту идею о заграничной поездке Петра, сыгравшей немалую роль в русской истории. Вместе с тем очень часто как раз на швейцарца возлагают вину за то, что в Немецкой слободе царь приобрел не только полезные знания, но и страсть к чрезмерному потреблению вина и разнузданным кутежам.
Не очень лестно отзывается о нем Ключевский:
Рядом с… «Алексашкой» Меншиковым, человеком темного происхождения, невежественным… но шустрым и сметливым… стал Франц Яковлевич Лефорт, авантюрист из Женевы, пустившийся за тридевять земель искать счастья и попавший в Москву, невежественный немного менее Меншикова, но человек бывалый, веселый говорун, вечно жизнерадостный, преданный друг, неутомимый кавалер в танцевальной зале, неизменный товарищ за бутылкой, мастер веселить и веселиться, устроить пир на славу с музыкой, с дамами и танцами – словом, душа-человек…
Можно на это взглянуть, однако, и иначе. Франц Лефорт действительно не обладал какими-то специальными знаниями, но, с другой стороны, этот свой недостаток «душа-человек» компенсировал владением несколькими языками, умением прекрасно фехтовать (в те времена это тоже ценилось), наконец, внутренней, духовной свободой, что в первую очередь и привлекало в нем Петра.
Следует учесть, что мужчина растет, постигая не только астролябию, фортификацию, анатомию или Аристотеля, но еще и музыку, танцы, вино, женщин. Дурное влияние Лефорта на царя, похоже, несколько преувеличено; просто Петр в силу своего природного характера предавался пирушкам и своей любовной связи с Анной Монс – дочерью одного из обитателей Немецкой слободы – с таким же неуемным пылом, с каким позже строил каждый новый фрегат для русского флота.
Привязанность к Преображенскому и Немецкой слободе оказалась настолько глубокой, что в жизни Петра ничего не изменилось даже тогда, когда в 1689 году правительство Софьи пало, ее саму заперли в Новодевичьем монастыре, а к власти пришли Нарышкины во главе с царицей Натальей. Иван остался в
Августовский кризис 1689 года, кончившийся падением Софьи, был неизбежен. Барабанный грохот, доносившийся до Москвы из Преображенского, вызывал у Софьи мысли о неизбежном уходе с политической сцены. В свою очередь Петр и его мать с негодованием и опаской следили за тем, как Софья опять заигрывает со стрельцами, пытаясь с их помощью уже окончательно отстранить от власти Петра и легализовать свой статус правительницы.
Публичные столкновения по различным поводам между двумя центрами власти – Кремлем и Преображенским – достигли в августе своего пика. О том, насколько накалена была тогда обстановка, свидетельствует известная история о бегстве полуголого Петра из Преображенского, когда ночью его подняли по тревоге в связи со слухами о приближении к селу стрельцов.
Как потом выяснилось, в Преображенском испугались собственной тени. Дело в том, что панике первой на самом деле поддалась Москва, куда сообщили, что к городу якобы двигаются потешные войска. Это известие заставило Софью поднять по тревоге стрельцов, а уже этот факт, докатившись с преувеличениями до Преображенского, спровоцировал бегство Петра. «Вольно ему, взбесяся, бегать» – прокомментировали эту новость сторонники Софьи.
Вся эта история 17-летнего царя украшает, конечно, мало. Получив тревожное известие, он не только не попытался организовать оборону Преображенского, хотя для этого имел уже достаточно сил и знаний, но и бросил в панике на произвол судьбы мать, молодую жену (к этому моменту, чтобы остепенить неугомонного царя, его женили на Евдокии Лопухиной) и всех своих потешных солдат. Вместе с тем, если учесть, что всю свою жизнь до этого эпизода и после него Петр демонстрировал только отвагу и мужество, то будет правильным признать очевидное: речь шла о нервном срыве, за которым прослеживается тень кровавой расправы над Нарышкиными в Кремле.
Как бы то ни было, история с бегством из Преображенского в результате сыграла на руку Петру, а не Софье. В общественном сознании он стал жертвой.
Наступил решающий момент. Политическая элита, духовенство и армия должны были выбирать. Поколебавшись, они выбрали Петра. И не без помощи иностранцев.
Тот августовский кризис сблизил Петра еще с одним обитателем Немецкой слободы – генералом Патриком Гордоном. Этот шотландец в критический момент противостояния первым привел своих солдат к царю. Многие полагают, что именно этот поступок наемного генерала и решил все дело в пользу молодого государя. Сергей Соловьев пишет:
В такое время натянутого ожидания и нерешительности всякое движение в ту или иную сторону чрезвычайно важно, сильно увлекает: начали громко говорить в пользу царя Петра, когда узнали, что и немцы ушли к нему.
Таким образом, не исключено, что именно Запад в лице Гордона спас жизнь Петру и тем самым двинул вперед реформы в России. Сам Петр, имевший крепкую память не только на зло, но и на добро, никогда не забывал этого поступка и сделал шотландца самым близким к себе иностранным военным специалистом.