Россия молодая. Книга 2
Шрифт:
– Не твоего разума дело! – отрезал Иевлев. – После владыки поспешишь к воеводе князю Алексею Петровичу. Его обходить невместно нам. Со всем почтением боярина Прозоровского с великой викторией поздравишь. Коли пожелает, пусть и он государю отпишет – по чину. Да ты слушаешь ли?
– Слушаю! – угрюмо ответил Егорша.
Он взял запечатанное воском письмо, завернул в платок. Сильвестр Петрович покачал головой:
– А и грязен ты, Егор. И грязен, и изорвался весь...
– То копоть пороховая! – обиженным голосом молвил Егорша. – А кафтана
– Мое-то все погорело! – сказал Иевлев и велел Резену дать Егорше во что переодеться. Инженер вынул из сундука красивый кафтан, короткие штаны, добротный плащ.
Егорша вышел из резеновскон избы, оглядел плащ, забежал к Марии Никитишне за деньгами, зашагал к причалу. Молоденький матрос положил ему в карбас чиненое шведское ядро. Карбас отвалил от крепости. У Егорши толчками, сильно билось сердце, ему было жарко, хотелось рассказать всем, что нынче же едет на Москву к самому государю Петру Алексеевичу – везет донесение о виктории над шведами. Но говорить не следовало...
Архангельск встретил Егоршу веселым перезвоном колоколов, – колокола на звонницах остались маленькие, звонили тоненько, от этого звона на сердце стало совсем хорошо. Всюду – в улицах и переулках, на Воскресенской пристани, возле Гостиного двора – сновали посадские, еще с ножами, с пищалями, с мушкетами – шли отдыхать. По Двине на веслах один за другим двигались карбасы и лодьи тех промышленников, что сидели в засадах, назначенных покойным Крыковым. Охотников встречали женки с пирогами, со штофами, целовались с мужьями, кланялись им. А возле пушек галдели беловолосые мальчишки, похлопывали по стволам, пытались поднять тяжелые банники, пугали:
– Как пальну!
Коня Егорша взял из конюшни Семиградной избы, сел в седло, приторочил к нему ядро, подскакал к рогатке. Караульщики, узнав Пустовойтова, спросили, по какой надобности отъезжает из города. Здесь Егорша не выдержал, сказал словно невзначай:
– К Москве – от капитан-командора с донесением государю об виктории.
Караульщик постарше снял шапку.
– Ну, давай бог! Может, и наградит тебя царь-батюшка. В старопрежние времена так-то бывало: который весть добрую привезет – тому награждение, а который чего похуже, того и за караул...
Другие караульщики засмеялись:
– За караул? Больно, брат, славно: тут покруче берут...
– Да уж башку оттяпают...
– И на рожон взденут...
Старик вздохнул:
– Оно так: близ царя – близ смерти. Поди знай-угадай! Ну, да у Егорши дело верное. Еще бывает спросит царь – чего тебе за добрую твою весть надобно. Тут, Егор, враз отвечать поспешай. Ежели помедлил – с таком останешься. Знаешь, чего спрашивать-то?
– Знаю! – твердо ответил Егор.
– Ты полцарства спрашивай! – сказал издали белобрысый караульщик. – Полцарства, да к ему царевну впридачу...
– Зубоскалы! – молвил старик. – Не царевну ему бы, а корову да овец во двор. Изба-то вовсе, я чай, прохудилась...
Караульщики
– Определи меня, господин бомбардир, в навигацкое училище, что в Сухаревой башне. Буду я учиться со всем старанием и прилежанием и стану капитаном большого пятидесятипушечного корабля...
Бьют барабаны, трубят рога, и Егорша на коне въезжает в навигацкое училище... Огромные сосны стоят в навигацкой школе, не слышно людских голосов, не видно учеников... Ах, вот оно что! Это не школа. Это бор, – не доехал Егорша до навигацкой школы. Задремал в пути с усталости. Но ничего, он доедет. Непременно доедет...
На рассвете Егорша добрался до Холмогор. Подворье владыки Афанасия удивило его невиданным безлюдьем: словно вымерли многочисленные службы, над архиерейской поварней не видно было дыма, по двору не сновали, как всегда, иподиаконы, хлебные, сытенные, рыбные старцы, мастера-золотописцы, серебряники, свечники, раскормленные архиерейские певчие...
– Что у вас поделалось? – спросил Егорша бледного, с очами, опущенными долу, келейника.
– Что обезлюдели?
– Ни души не видать-то...
– Владыко всех к Архангельску отослали – свейского воинского человека бить. Сами, из своих ручек протозаны раздавали, алебарды, сабли, мушкеты, сами здесь учение во дворе делали. Сотником над ними пошел ризничий наш отец Макарий...
Егорше стало смешно, но он сдержался, не показал виду, только утер рот ладонью. Келейник быстрым шагом сходил в покои, вернулся, сказал:
– Ждет тебя владыко!
Афанасий стоял в своей опочивальне, держась худой рукой за изножье кровати. Он был в исподней длинной белой рубахе, с колпачком на седых волосах, худой, неузнаваемо изменившийся за эти дни.
– Ну? – крикнул он. – Что молчишь? Язык отсох?
– Виктория! – полным, глубоким голосом возвестил Егорша. – Наголову разбит швед. Кончен вор!
Владыко всхлипнул, хотел что-то сказать и не смог. Долго длилось молчание. Егорша подумал, что Афанасий опустится сейчас на колени и начнет творить молитву, но старик, вместо молитвы, вдруг поклонился и сказал:
– Спасибо тебе, внучек. Теперь и помирать способнее станет. Хвораю – старость одолела, давеча собрался к вам на цитадель, да силенок не хватило.
И стал выспрашивать о подробностях сражения, да так толково, что Егорша подивился – можно было подумать, что владыко в старопрежние времена воевал. А когда Егорша, прилично к месту и к сану Афанасия, рассказал, что шведов побито порядком и тела их до сих пор плывут по Двине, Афанасий без всякого смирения в голосе ругнулся:
– Ну и так их перетак! Звали мы их к Архангельску, волчьих детей?