Россия молодая. Книга вторая
Шрифт:
Иевлев, усмехнувшись, ответил, что по всему видно — Вильгельм Нобл не слишком торопится к баталии.
— А чего ему торопиться? — съязвил Афанасий. — Небось, не на гулянку, еще и убить могут… Ништо, царь Петр Алексеевич проведает, как Нобл поспешает, — не похвалит…
— Путь-то не близкий, владыко. В Тотьме выпьют, в Устюге опохмелятся. Знаем дорогу-то…
Афанасий отмахнулся от шуток, велел показать пушки, что перелиты из колоколов, каждую осматривал внимательно, спрашивал, из какого колокола отлита, каким мастером,
— А было вовсе пропадал! — сказал Афанасий. — Вишь, каков мастер… Ты его приветил ли, мастера?
— Такого приветишь! — ответил Иевлев. — Только ругается…
— Заругаешься, когда на дыбу вздергивают! — проворчал Афанасий.
Сильвестр Петрович удивился — все знает старик. Осмотрев пушки, Афанасий велел показать ядра — чугунные, железные, каменные. Резен объяснял, как раскаляют ядро в кузнечном горне, как замазывают пороховой заряд глиной, как вкатывают каленое ядро в ствол пушки.
— Порох-то добрый? — спросил Афанасий.
— Порох — ничего.
— Ты отвечай дельно! — крикнул Афанасий. — Ничего! Что такое — ничего?
— А ты не кричи, — попросил Резен.
Афанасий поморгал, потом спросил:
— Да ты, дурашка, знаешь, кто я таков?
— Ты поп, — сказал Резен. — И не кричи. Я не тот, чтобы кричать.
— Храбрый! — заметил Афанасий.
— Да, храбрый!
— Где порох?
— Где надо! — ответил Резен.
— Покажи мне порох.
— Зачем тебе порох? — спросил Резен. — Что ты в порохе понимаешь? Ты поп — и молись, а я инженер, я в порохе понимаю…
— Ты инженер, да — заморский, — щурясь на Резена, сказал Афанасий, — а я поп, да — русский. И всего повидал за свою жизнь. Веди, Сильвестр Петрович, показывай…
Резен шел сзади, на щеках его проступили красные пятна — он обиделся. Афанасий велел подать деревянную миску, растер в миске пороховую мякоть, посмотрел, не серого ли цвета. Резен сказал Иевлеву по-немецки:
— Понимает!
Афанасий ответил тоже по-немецки:
— Понимаю!
И приказал костыльнику подать листок бумаги. У костыльника бумаги не было, Резен вырвал клочок из записной книжки, старик положил на листок щепотку пороху, сжег. Порох сгорел почти без остатка, бумага осталась целой.
— Порох добрый, а ты говоришь — «ничего»! — попрекнул Афанасий Резена, но уже спокойно. — Монахи мои где?
Монахи из Николо-Корельского монастыря высыпали на плац под мелкий дождик. Подрясники на них пооборвались, сапоги побились, лица у всех были загорелые, носы облупились от солнца, многие сбрили бороды, а Варсонофий отпустил усы. Афанасий, пряча улыбку, благословил свое воинство, негромко сказал Иевлеву:
— Ишь! И с копьями, и с мушкетами! Обучил?
— Обучил, — тоже улыбаясь, ответил Сильвестр Петрович. — Варсонофий
— Начальный человек над ними?
— Капралом зовем, — сказал Иевлев.
— Ну, ну, — сказал Афанасий, — дело хорошее. Водки им не давай, я их знаю, жеребцов стоялых…
И подозвал к себе Варсонофия:
— Усатый экой!
Варсонофий молчал, стоял во фрунт, смирно.
— Табачищем несет! — сказал владыко. — И сала нет. Согнал сало. Так-то приличнее для монаха…
Варсонофий покашлял в кулак.
— Ну, иди, чадо! — усмехнулся Афанасий.
Монах повернулся, как учили, ударил разбитым сапогом, пошел через плац.
— Не вернется в монахи, — сказал Афанасий. — Образ не таков. Нет, не быть ему монахом, удерет… Капралом будет али разбойником…
Прощаясь, Афанасий сказал Резену:
— А ты, господин, не обижайся. Больно много вас, волков, к нам повадилось. Мне про тебя Сильвестр Петрович хорошо сказывал, да я не верил. Прости, коли обидел, не хотел.
Инженер не отвечал, посасывал трубку.
У ворот Афанасий благословил Иевлева, сказал устало:
— Трудно тебе будет, капитан-командор, труднее нельзя! Прощай! Может, и не свидимся.
Сильвестр Петрович поклонился низко, помог старику спуститься в карбас. На валах, на башнях, на стенах крепости, обнажив головы, стояли артиллеристы, стрельцы, монахи, каменщики, кузнецы, плотники — все те, кому предстояло защищать Архангельск в грядущей баталии.
Афанасий, стоя в карбасе, медленно, широко перекрестил их, сказал, не отрывая взгляда от крепости:
— С богом!..
Матросы крюками оттолкнули судно, келейник накинул на плечи владыки шубку, костыльник покрыл ему колени теплым платком…
— Теперь водки выпить да поесть малость! — сказал Сильвестр Петрович.
— Это хорошо! — согласился Резен.
Он протер стекло подзорной трубы и еще посмотрел: Двина была пуста, только дождь моросил, да низко, над самой водой летали чайки. Невидимые дозорные перекликались на валах и башнях крепости.
— Поп какой! — сказал с удивлением Резен, глядя вслед карбасу.
— Поп разумный! Пойдем, Егор. И будь в спокойствии. Нас упредят, узнаем от караулов. Не гляди, что пусто, — по всей реке народ стережет…
Вдвоем спустились с башенной вышки, по мокрому пустому плацу дошли до крыльца избы, в которой жил Резен, тут остановились. Инженер сказал по-немецки:
— У меня аквавита есть — добрая водка. Берег для случая. Немного выпил — давно. С господином Крыковым выпил…
— Господин Крыков, может, сейчас уже и досмотр начал! — произнес Сильвестр Петрович. — А может, и воров рубит. Все может быть…
Они вошли в горницу, инженер зажег свечу, отпер ключом сундук, достал аквавиту и скляницу шидамской горькой, ее осталось совсем немного, на дне. Солдат принес жареной рыбы, котелок с горячей кашей.