Россия в концлагере

Солоневич Иван Лукьянович

Меня охватывала какая-то гипнотизирующая жуть, и мистическая и прозаическая в одно время. Вот пойдет этот математик с дьяволом на каждом лагпункте пророчествовать о нашем бегстве где-нибудь не в этой комнате…

–  Нет, вы не беспокойтесь, И.Л., - сказал Авдеев, словно угадывая мои мысли.
– Я не такой сумасшедший. Это ваше дело. Удастся сбежать - дай, Бог. Дай, Бог. Но куда?
– продолжал он раздумчиво.
– Но куда? Ага, конечно, за границу. За границу. Ну, что ж. Кулаки у вас есть. Вы, может быть, пройдете.

Мне становилось совсем жутко от этих сумасшедших пророчеств.

–  Вы, может быть, пройдете; и предоставите

мне тут проходить сызнова все ступени отупения и умирания. Вы вытащили меня только для того, чтобы я опять начал умирать сызнова, чтобы я опять прошел всю эту агонию. Ведь, вы понимаете, что у меня только два пути - в Свирь в прорубь или снова на 19-ый квартал… раньше или позже на 19-ый квартал. Он меня ждет, он меня не перестанет ждать. И он прав. Другого пути у меня нет: даже для пути в прорубь нужны силы. И значит, опять по всем ступенькам вниз. Но, И.Л., пока я снова дойду до этого отупения, ведь я что-то буду чувствовать. Ведь все-таки агонизировать - это не так легко. Ну, прощайте, И.Л., я побегу. Спасибо вам, спасибо, спасибо.

Я сидел, оглушенный. Авдеев ткнул, было, мне свою руку, но потом как-то отдернул ее и пошел к дверям.

–  Да погодите, Афанасий Степанович, - очнулся Борис.

–  Нет-нет, пожалуйста, не провожайте. Я сам найду дорогу. Здесь до барака близко. Я ведь до Кеми дошел. Тоже была ночь. Меня вел дьявол.

Авдеев выскочил в сени. За ним вышел брат. Донеслись их заглушенные голоса. Вьюга резко хлопнула дверью, и стекла в окнах задребезжали. Мне показалось, что под окнами снова ходит этот авдеевский дьявол и выстукивает железными пальцами какой-то третий звонок.

Мы с Юрой сидели и молчали. Через немного минут вернулся брат. Он постоял посредине комнаты, засунув руки в карманы, потом подошел и уставился в занесенное снегом окно, сквозь которое ничего не было видно в черную вьюжную ночь, поглотившую Авдеева.

–  Послушай, Ватик, - спросил он.
– У тебя деньги есть?

–  Есть. А что?

–  Сейчас хорошо бы водки. Литра по два на брата. Сейчас для этой водки я не пожалел бы загнать свои последние кальсоны.

ПОД КРЫЛЬЯМИ АВДЕЕВСКОГО ДЬЯВОЛА

Борис собрал деньги и исчез к какой-то бабе, мужа которой он лечил от пулевой раны, полученной при каких-то таинственных обстоятельствах. Лечил нелегально, конечно. Сельского врача здесь не было, а лагерный за связь с местным населением рисковал получить три года прибавки к своему сроку отсидки. Впрочем, при данных условиях прибавка срока Бориса ни в какой степени не смущала.

Борис пошел и пропал. Мы с Юрой сидели молча, тупо глядя на прыгающее пламя печки. Говорить не хотелось. За окном метались снежные привидения вьюги. Где-то среди них еще, может быть, брел к своему бараку человек со сгнившими пальцами, с логикой сумасшедшего и с проницательностью одержимого. Но брел ли он к бараку или к проруби? Ему в самом деле было проще брести к проруби. И ему было бы спокойнее и, что греха таить, было бы спокойнее и мне. Его сумасшедшее пророчество насчет нашего бегства, сказанное где-нибудь в другом месте могло бы иметь для нас катастрофические последствия. Мне казалось, что «на воре и шапка горит», что всякий мало-мальски толковый чекист должен по одним физиономиям нашим установить наши преступные наклонности к побегу. Так я думал до самого конца. Чекистскую проницательность я несколько преувеличил. Но этот

страх разоблачения и гибели оставался всегда. Если такую штуку мог сообразить Авдеев, то почему ее не может сообразить, скажем, Якименко? Не этим ли объясняется якименковская корректность и прочее? Дать нам возможность подготовиться выйти и потом насмешливо сказать, ну, что ж, поиграли и довольно - пожалуйте к стенке. Ощущение почти мистической беспомощности, некоего невидимого, но весьма недреманного ока, которое, насмешливо прищурившись, не спускает с нас своего взгляда было так реально, что я повернулся и увидел темные углы нашей избы. Но изба была пуста. Да, нервы все-таки сдают.

Борис вернулся и принес две бутылки водки. Юра встал, зябко кутаясь в бушлат, налил в котелок воды и поставил в печку. Расстелили на полу у печки газетный лист, Борис выложил из кармана несколько соленых окуньков, полученных им на предмет санитарного исследования, из посылки мы достали кусок сала, который был уже забронирован для побега и трогать который не следовало бы.

Юра снова уселся у печки, не обращая внимания даже и на сало; водка его вообще не интересовала. Его глаза под темной оправой очков казались провалившимися куда-то в самую глубину - черепа.

–  Боба, - спросил он, не отрывая взгляда от печки, - не мог бы ты устроить его в лазарет надолго?

–  Сегодня мы приняли 17 человек с совсем отмороженными ногами, - сказал, помолчав, Борис.

–  И еще пять саморубов. Ну, тех вообще приказано не принимать и даже не перевязывать.

–  Как, и перевязывать нельзя?

–  Нельзя. Чтоб не повадно было.

Мы помолчали. Борис налил две кружки и из вежливости предложил Юре. Юра брезгливо поморщился.

–  Так что же ты с этими саморубами сделал?
– сухо спросил он.

–  Положил в покойницкую, где ты от БАМа отсиживался.

–  И перевязал?- продолжал допрашивать Юра.

–  А ты как думаешь?

–  Неужели, - с некоторым раздражением спросил Юра, - этому Авдееву совсем уж никак нельзя помочь?

–  Нельзя, - категорически объявил Борис. Юра передернул плечами.
– И нельзя по очень простой причине. У каждого из нас есть возможность выручить несколько человек. Не очень много, конечно. Эту ограниченную возможность мы должны использовать дня тех людей, которые имеют хоть какие-нибудь шансы стать на ноги. Авдеев не имеет никаких шансов.

–  Тогда выходит, что вы с Ватиком глупо сделали, что вытащили его с 19-го квартала.

–  Это сделал не я, а Ватик. Я этого Авдеева тогда в глаза не видал.

–  А если бы видал?

–  Ничего не сделал бы. Ватик просто поддался своему мягкосердечию.

–  Интеллигентские сопли?- иронически переспросил я.

–  Именно, - отрезал Борис. Мы с Юрой переглянулись. Борис мрачно раздирал руками высохшую в ремень колючую рыбешку.

–  Так что наши БАМовские списки по-твоему тоже интеллигентские сопли?
– с каким-то вызовом спросил Юра.

–  Совершенно верно.

–  Ну, Боба, ты иногда такое загнешь, что слушать противно.

–  А ты не слушай.

Юра передернул плечами и снова уставился в печку.

–  Можно было бы не покупать этой водки и купить Авдееву четыре кило хлеба.

–  Можно было бы. Что же, спасут его эти четыре кило?

–  А спасет нас эта водка?

–  Мы пока нуждаемся не в спасении, а в нервах. Мои нервы хоть на одну ночь отдохнут от лагеря. Ты вот работал со списками, а я работаю с саморубами.