Россия век XX-й. 1939-1964
Шрифт:
Или «жалоба» Хрущева, посланная Сталину в 1938 году уже из Киева: «Украина ежемесячно посылает 17-18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает не более 2-3 тысяч. Прошу Вас принять срочные меры»501.
«Поклонники» Хрущева, вероятно, скажут, что он вел себя подобным образом в силу давления атмосферы тех лет, а когда после смерти Сталина появилась, так сказать, возможность не прибегать к репрессиям, Никита Сергеевич выявил свою истинную сущность гуманного, доброго правителя. Во многих сочинениях и выступлениях преподносится именно такого рода точка зрения — пусть и не всегда с такой элементарной прямотой.
При этом освобождение из лагерей и ссылки сотен тысяч политических заключенных целиком и полностью связывают со «смелым» хрущевским докладом на ХХ съезде партии 25 февраля 1956 года (именно такое мнение господствовало
Нельзя, правда, не сказать, что именно после этого, 17 сентября 1955 года, был издан Указ «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.», — а, как отмечалось выше, такие граждане составляли очень значительную часть политзаключенных — и к 1 января 1956 года количество последних сократилось (в сравнении с 1 января 1955-го) еще на 195 тысяч 353 человека и составляло 113 тысяч 735 человек (там же).
Итак, к 1956 году, к ХХ съезду партии, открывшемуся 14 февраля, уже обрели свободу более 80 (!) процентов политзаключенных. А между тем до сего времени широко распространено мнение, что будто бы только после хрущевского доклада на ХХ съезде действительно началось освобождение политзаключенных.
Существенно и другое. "По Указу от 27 марта 1953 г. (то есть бериевскому. — В.К.) были досрочно освобождены все высланные (категория «высланные» перестала существовать) и часть ссыльных… На конец лета и осень 1953 года планировалось произвести крупномасштабное освобождение спецпоселенцев (то есть депортированных во время войны народов. — В.К.). В апреле-мае 1953 года в МВД СССР… были разработаны проекты Указа… об освобождении спецпоселенцев. Из… переписки… С. Н. Круглова и Л. П. Берия за апрель-июнь явствует, что они намеревались в августе представить указанные проекты на утверждение в Верховный Совет СССР и Совет Министров СССР… Планировалось до конца 1953 года освободить около 1,7 млн. спецпоселенцев… Однако в связи с арестом Л. П. Берия (26 июня 1953 года. — В.К.) крупномасштабного освобождения спецпоселенцев в 1953 г. не последовало". И лишь позднее «жизнь заставила Н. С. Хрущева и его окружение постепенно осуществить бериевский план по освобождению спецпоселенцев» (цит. соч., с. 14).
Определение «бериевский» план может быть неправильно истолковано — в том духе, что Берия был наиболее «гуманным» из тогдашних правителей. И, кстати сказать, на хрущевской конференции 1994 года несколько выступавших с негодованием говорили о том, что в ряде историографических исследований сообщаются факты, побуждающие видеть истинного «освободителя» не в Хрущеве, а в Берии. Однако, как уже сказано, представления, согласно которым послесталинские амнистии и реабилитации являют собой личную заслугу кого-либо — как Берии, так и, равным образом, Хрущева — это явные пережитки «культового» понимания хода истории. Повторю еще раз: кто бы ни оказался тогда у власти, дело шло бы, в общем и целом, одинаково, — хотя вместе с тем нельзя не видеть, что Берия действовал решительнее, чем Хрущев.
Но естественно встает вопрос: почему все же во главе страны оказался в конце концов именно Хрущев?
Ответить на этот вопрос, как представляется, весьма нелегко, ибо приходится задуматься над всей предшествующей историей власти в СССР — и прежде всего о соотношении властной роли партии и государства (конкретно — правительства). С 1917 года и до второй половины 1930-х годов партия играла главную и определяющую роль во власти. Этому вроде бы противоречит тот
Ленин возглавлял власть не благодаря своему посту председателя правительства, а в силу того, что был верховным вождем партии (хотя формально таковым не являлся). Это вполне ясно хотя бы из того, что А. И. Рыков, сменивший Ленина в качестве предсовнаркома, отнюдь не стал поэтому «главным»; между прочим, в так называемом ленинском «завещании» названы шесть «вождей», но Рыкова среди них нет, и даже назначение его на высший правительственный пост не возвысило его в рамках истинной — партийной — иерархии власти.
Но с середины 1930-х годов, когда совершается своего рода «контрреволюция» (о ней подробнейшим образом говорится в первом томе этого сочинения, в главе «Загадка 1937 года»), партия — это воплощение «революционного духа» — подвергается настоящему разгрому503, и верховная власть перетекает в государство, постепенно приобретавшее «традиционные» качества. В заключительной части своего известного доклада 10 марта 1939 года Сталин заявил, что в «пролетарском» государстве «могут сохраниться некоторые функции старого государства»504. Сказано было весьма осторожно, но нет сомнения, что для многих людей такая постановка вопроса явилась тогда совершенно неожиданной или даже поражающей…
Окончательное «оформление» верховной роли государства произошло 6 мая 1941 года, когда Сталин сменил Молотова на посту председателя Совнаркома — то есть государственного органа; ранее он явно не претендовал на этот пост (который занимали Рыков (до 1930 года) и Молотов), вполне «удовлетворяясь» руководством партией. И с этого момента властная роль партии все более ограничивалась; невозможно переоценить тот факт, что после ХVIII съезда следующий, ХIХ-й, состоялся лишь двенадцать с половиной лет (!) спустя, пленумы ЦК собирались в среднем не чаще, чем раз в год, и даже заседания Политбюро происходили с интервалами в несколько месяцев. Не менее показательно, что члены Политбюро, за исключением одного только Хрущева (и это приведет, как мы увидим, к очень существенным последствиям), одновременно являлись заместителями Председателя Совета Министров СССР. Наконец, имела место еще особенная «иерархия власти», которая открыто обнаруживалась в официальных перечнях верховных лиц. Первое место в таких перечнях занимал, естественно, Сталин, второе — Молотов, а позднее — Маленков и т. д. И, скажем, в иерархической очередности конца 1949 года, когда член Политбюро Хрущев стал еще и секретарем ЦК, он тем не менее, не будучи зампредом Совмина, занимал предпоследнее, десятое место505 («ниже» его был подвергшийся тогда определенной опале А. Н. Косыгин); позднее «место» Хрущева постепенно повышалось; к моменту смерти Сталина он занимал уже восьмое место, «опередив» Микояна и Андреева.
Кто-либо может подумать, что речь идет о «формальных» проблемах, но на этом высшем уровне власти «форма» обладала чрезвычайной значимостью.
Правда, верховные лица правительства одновременно представали и как руководители партии (члены Политбюро, а с октября 1952-го — члены Бюро Президиума ЦК), но это диктовалось сохранявшимся понятием о партии как «руководящей и направляющей силе», — понятием, официальную «отмену» которого было бы нелегко объяснить населению страны.
Но нельзя переоценить очевидного из документов тогдашнего порядка: "… постановления от имени Совета Министров визировал сам Сталин, от имени ЦК ВКП(б) — Маленков (то есть Совет Министров был «важнее». — В.К.). После смерти Сталина прежняя практика сначала была сохранена, и совместные постановления подписывали Маленков как председатель Совета Министров и Хрущев как секретарь ЦК КПСС", — то есть по-прежнему «главным» было правительство, а с 1955 года — после устранения Маленкова с его поста (8 февраля) — «решения будут приниматься как постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР, хотя раньше они подписывались, как правило, в обратном порядке»506. То есть власть перешла к руководителю партии.