Россия выходит в мировой океан. Страшный сон королевы Виктории
Шрифт:
Многие офицеры все время стоянки так и жили в «чайных домиках», лишь изредка появляясь на кораблях. Хозяйками «чайных домиков», как правило, были японки, хотя встречались и исключения. Так, владелицей домиков в европейском стиле была Мина Рахиль Неухова-Писаревская — мещанка из Одессы.
«Чайные домики» посещали не только простые офицеры, но и великие князья, которые периодически прибывали на русских кораблях в Японию. Посещал «чайные домики» и цесаревич Николай во время своего пребывания в Японии в 1891 г. Но, увы, в описании его плавания на крейсере «Память Азова» об этом не сказано ни слова. Зато подробно и с удовольствием пребывание в Нагасаки описано в воспоминаниях великого князя Александра Михайловича. Он в чине мичмана в 1886–1889 гг. совершил
«Как только мы бросили якорь в порту Нагасаки, офицеры русского клипера „Вестник“ сделали нам визит. Они восторженно рассказывали о двух годах, проведенных в Японии. Почти все они были „женаты“ на японках. Браки эти не сопровождались официальными церемониями, но это не мешало им жить вместе с их туземными женами в миниатюрных домиках, похожих на изящные игрушки, с крошечными садами, карликовыми деревьями, маленькими ручейками, воздушными мостиками, микроскопическими цветами. Они утверждали, что морской министр неофициально разрешил им эти браки, так как понимал трудное положение моряков, которые на два года разлучены со своими домами…
…В то время одна вдова — японка по имени Омати-сан — содержала очень хороший ресторан в деревне Инасса вблизи Нагасаки. На нее русские моряки смотрели как на приемную мать русского военного флота. Она держала русских поваров, свободно говорила по-русски, играла на пианино и на гитаре русские песни, угощала нас крутыми яйцами с зеленым луком и свежей икрой, и вообще ей удалось создать в своем заведении атмосферу типичного русского ресторана, который с успехом мог бы занять место где-нибудь на окраинах Москвы. Но кроме кулинарии и развлечений она знакомила русских офицеров с их будущими японскими „женами“. За эту услугу она не требовала никакого вознаграждения, делая это по доброте сердца. Она полагала, что должна сделать все от нее зависящее, чтобы мы привезли в Россию добрые воспоминания о японском гостеприимстве.
Офицеры „Вестника“ дали в ее ресторане обед в нашу честь в присутствии своих „жен“, а те, в свою очередь, привезли с собою подруг, еще свободных от брачных уз…
…Мы с любопытством наблюдали за тем, как держали себя игрушечные японочки. Они все время смеялись, принимали участие в нашем пении, но почти ничего не пили. Они представляли собой странную смесь нежности с невероятной рассудочностью. Их сородичи не только не подвергали их остракизму за связь с иностранцами, но считали их образ жизни одним из видов деятельности, открытым для их пола. Впоследствии они намеревались выйти замуж за японцев, иметь детей и вести самый буржуазный образ жизни. Пока же они были готовы разделить общество веселых иностранных офицеров, конечно, только при условии, чтобы с ними хорошо и с должным уважением обходились. Всякая попытка завести флирт с „женой“ какого-нибудь офицера была бы признана нарушением существующих обычаев…
…Я часто навещал семьи моих „женатых“ друзей, и мое положение холостяка становилось прямо неудобным. „Жены“ не могли понять, почему этот молодой „самурай“ — им объяснили, что „самурай“ означало по-русски „великий князь“, — проводит вечера у чужого очага вместо того, чтобы создать свой собственный уютный дом. И когда я снимал при входе в их картонные домики обувь, чтобы не запачкать на диво вычищенных полов, и входил в одних носках в гостиную, недоверчивая улыбка на ярко накрашенных губах хозяйки встречала меня. „По всей вероятности, этот удивительно высокий самурай хотел испытать верность японских „жен“. Или же, быть может, он был слишком скуп, чтобы содержать „жену“!“ — читалось в их глазах.
Я решил „жениться“. Эта новость вызвала сенсацию в деревне Инасса, и были объявлены „смотрины“ девицам и дамам, которые желали бы занять роль домоправительницы русского великого „самурая“…
…Выбор моей будущей „жены“ представлял большие трудности. Все они казались одинаковыми: улыбающиеся, обмахивающиеся веерами куклы, которые с непередаваемой грацией держали чашечки с чаем. На наше приглашение их явилось не менее шестидесяти. Даже самые бывалые офицеры среди нас вставали в тупик перед таким изобилием изящества. Я не мог смотреть спокойно на взволнованное лицо Эбелинга (лейтенанта с корвета „Рында“, которому было поручено опекать великого князя. — А.Ш.), но мой смех был неправильно истолкован „невестами“. В конце концов мое предпочтение синего цвета разрешило сомнения: я остановил свой выбор на девушке, одетой в кимоно сапфирового цвета, вышитое белыми цветами.
Теперь у меня завелся собственный дом, правда, очень скромный по размеру и убранству. Однако командир „Рынды“ строго следил за тем, чтобы мы, молодежь, не слишком разленились, и заставлял нас заниматься ежедневно до шести часов вечера. Но в половине седьмого я уже был „дома“ за обеденным столом в обществе миниатюрного существа. Веселость ее характера была поразительна. Она никогда не хмурилась, не сердилась и всем была довольна…
…Русские офицеры называли ее в шутку „нашей великой княгиней“ — причем туземцы принимали этот титул всерьез. Почтенные японцы останавливали меня на улице и интересовались, не было ли у меня каких-либо претензий в отношении моей „жены“. Мне казалось, что вся деревня смотрела на мой „брак“, как на известного рода политический успех». [100]
100
Великий князь Александр Михайлович. Воспоминания. М.: Захаров, ACT, 1999. С. 100–104.
После ухода русских кораблей во многих чайных домиках появлялись малыши. Наши любители сенсаций раскопали, что у мичмана Владимира Дмитриевича Менделеева с крейсера «Память Азова» родилась дочь Офудзи от Така-сан, его «контрактной» жены. После ухода крейсера Така-сан и Владимир некоторое время переписывались. Однако вскоре он заболел, уволился из флота и умер, не оставив законного потомства. Офудзи и ее дети заинтересовали современных журналистов, так как прямых потомков у Дмитрия Ивановича Менделеева, открывшего периодический закон химических элементов, не осталось. Но, увы, пока никаких потомков великого русского ученого в Японии найти не удалось.
От Д.И. Менделеева мы перейдем к другому знаменитому русскому ученому Н.Н. Миклухо-Маклаю. Справка из современного Энциклопедического словаря: «Николай Николаевич Миклухо-Маклай (1846–1888), русский этнограф, изучал коренное население Юго-Восточной Азии, Австралии и Океании, в т. ч. папуасов северо-восточного берега Новой Гвинеи (ныне Берег Миклухо-Маклая). Выступал против расизма и колониализма».
Сейчас времена изменились, и «в духе гласности» писатель Борис Носик доказывает нам, что Н.Н. Миклухо-Маклай ездил на Новую Гвинею в основном затем, чтобы общаться с местными мальчиками и девочками в возрасте 10–12 лет [101] . Действительно, девочки-папуаски вступали в интимные связи именно в этом возрасте и до, и после приезда Маклая. И вполне возможно, что путешественник искал утешения именно у них — не разбивать же папуасские семьи! Но, что бы ни писали советские ученые и господин Носик, главная цель Миклухо-Маклая была совсем иной.
101
Носик Б. Тайна Маклая. М.: Радуга, 2001.
На самом же деле целью экспедиций Миклухо-Маклая было создание русской военно-морской базы на побережье Новой Гвинеи. Еще в сентябре 1871 г. командир корвета «Витязь» назвал бухту на берегу Маклая «Порт Великий Князь Константин» в честь тогдашнего генерал-адмирала. А в 1872 г. Миклухо-Маклай открыл удобную бухту «Порт Великий Князь Алексей». Эта бухта располагалась всего в 26 милях к северу от бухты Константина. Николай Николаевич назвал ее в честь великого князя Алексея Александровича Романова (1850–1908) — сына императора Александра II, который также содействовал его путешествию.