Россия за облаком
Шрифт:
– А я тебе вместо селянки солянку принёс.
Мужик, делать нечего, заплатил. Вернулся домой без копеечки.
Вот прошло около полугода. Опять мужик на базар собрался. Сгрёб останнее сено, навалил воз, поехал в город. Сено продал, большие деньги взял и думает: «Дай-ка снова пойду в ресторан».
Пришёл, расселся как барин. Половой подбегает:
– Чего угодно-с?
А мужик ему:
– Принеси-ка
Половой отвечает:
– Сей миг! – и приносит мужику селянку. Всё как дома: из свежих грибков, со сметанкой, с лучком да с картошечкой.
Мужик селянку съел, а как цену увидал, тут его вдвое против прежнего покорёжило.
– За что же, – говорит, – цена такая немилостивая?
А половой ему:
– Ты, мужик, сено продал?
– Продал.
– Деньги большие взял?
– Взял.
– А почему деньги большие?
– Так дело к весне, сено в цене.
– А ты подумал, сколько ранней весной свежие грибочки стоят? Мы их из самого Парижу выписываем.
Мужик, делать нечего, заплатил. С тех пор зарёкся по ресторанам ходить.
– Это верно, – сказал Платон, – мужику в ресторане делать нечего.
– А откуда в Париже весной свежие грибы? – спросил Никита, нежно любивший селянку и потому слушавший сказку с особым интересом.
– Они их в тёплых подвалах выращивают, – сказал Горислав Борисович. – Берут подсолнечную лузгу, смешивают с навозом и засевают грибницей. Так у них шампиньоны и вешенки в подвале круглый год растут. Только невкусные они, запаху настоящего в них нет.
– Всё равно, – сказал Никита. Он помолчал немного и добавил мечтательно: – Это ж представить страшно, сколько на такой подвал семечек налузгать надо!
С тех пор Савостины три, а то и четыре раза в год начали ездить в Ефимково, а оттуда на базар в уездный город. С будущим райцентром его роднила неизбывная провинциальность, церковь Успения Богородицы и пара случайно сохранившихся лабазов, сложенных частью из кирпича, частью из дикого камня. Николы на Бугру, что с великой помпой восстанавливали, развалив музыкальную школу, в уездном городе ещё и в мечтах не было. Не было и железной дороги, которую проведут лет через тридцать, и о заводе керамических изделий тоже никто покуда не помышлял. Впрочем, и в райцентре керамический завод не работал, стоял заброшенный, и растаскивали его все, кому не лень.
Кроме церкви и лабазов из каменного строения в городке имелись полицейская и пожарная части да казённое присутствие. Выстроенные в прошлое царствование, они стояли как на плацу и выкрашены были в жёлтый цвет, хотя либеральный царь-освободитель дозволил казённым домам не только жёлтую, но и шаровую краску и даже охру.
При Николае Первом строили прочно, и стоять бы жёлтым домам тысячу лет, если бы не война. Единственный за всю войну авианалёт разбил центр города в мелкий щебень. Потом пленные немцы восстанавливали на прежних местах и здание вокзала, и пожарную часть с новой каланчой, и милицию. Только здание горисполкома от прежних присутственных мест отодвинули, освободив пространство для сквера, чтобы городские власти не на пыльную улицу смотрели, а могли, не выходя из кабинетов, любоваться цветочками.
О том, как пострадал город во время войны, можно прочитать в брошюре, изданной к одному из юбилеев. Не сказано там лишь, что немцы взяли город осенью сорок первого, с ходу, так что наши даже железнодорожный мост взорвать не успели, а приснопамятный авианалёт был в сорок четвёртом, когда Красная армия готовила окончательное снятие блокады. Впрочем, не нам судить, на то и война. Если бы не фашисты, неужто стали бы мы бомбить собственные города?
А в остальном городок остался прежним, больше похожим не на город, а на село. Избы, огородики, колодцы. Только дранку на крышах едва ли не всюду заменил серый шифер, и вдоль улицы поставлены столбы с проводами. Прогресс, не хухры-мухры.
А вот соломенных крыш в уездном центре и прежде не бывало – случись пожар, при соломенных крышах половина города выгорит. В городе соломой крыть можно только по специальному государеву указу.
Так и ездили Савостины на ярмарки, то в девятнадцатый век, а то в двадцать первый – это уже после того, как отпраздновали дату, грозившую концом света. В прошлое возили сено, овёс, а в голодные годы – и жито, купленное в совхозе. В новом времени торговали молоком, сметаной, творогом, а на ярмарке Платоновым рукодельем, плетёным и щепным. Только лаптями Платон больше не торговал, потому как с его лёгкой руки берестяные и ивовые лапти появились у каждого торговца сувенирами. Конечно, сувенирный лапоть на ногу не наденешь, так ведь и покупают его не для носки, а для баловства.
А в прошлое больше не возил гвоздей и вообще ничего фабричного. Горислав Борисович не велел, да и сам понял: раз с рук сошло, а там и спросить могут: откуль у тебя такой товар, где украл?
Однако и без фабричного товара ездил, ездил, да и доездился. Прямо на базаре, оттеснив покупателя, подошли к Платону два полицейских чина и повели прямиком к становому. Хорошо ещё рук не заломили, а то бы и вовсе позору не обобраться.
Становой – это тебе не квартальный надзиратель, это фигура, чин, самая власть. От такого двугривенным не откупишься, особенно когда за тобой и впрямь числятся серьёзные нарушения закона. Платон сразу полез за целковым.
– Ишь ты, какой шустрый! – усмехнулся начальник при виде серебряной монеты. – А ты погоди, я ещё дознание проводить буду, может, тебе прямиком в Сибирь идти. Люди тебя на торгу признали, ты, никак, Платошка Савостин из Княжева.
– Точно так, ваше благородие, Савостины мы.
– Что ж ты, Платоша, учудил… тебе от государя свобода дадена, а ты в беглые подался!
– Нонеча, ваше благородие, беглых нету, а что в нетях сказался, то сами посудите, при разделе земли мне такое охвостье досталось, что как есть сгинул бы. Вот и подался на отхожие промыслы.