Российский хоккей: от скандала до трагедии
Шрифт:
Между тем сразу после матча спартаковцы отправились на обычный товарищеский ужин. И там случилось неожиданное. Тренер «Спартака» Роберт Черенков высказал претензии кому-то из игроков относительно его сегодняшней игры, а тот возьми да и ответь наставнику: мол, на себя посмотри. Причем, как утверждают очевидцы, одной грубостью дело не закончилось. Когда Черенков попытался вразумить игрока с помощью окрика, тот полез на тренера с кулаками. При этом несколько стульев было сломано, часть посуды перебита. Этот скандал получит широкую огласку и станет поводом к разбирательству в Спорткомитете. Но итоги этого разбирательства игроков «Спартака» вполне удовлетворят: Черенков подаст прошение об отставке, и эту просьбу удовлетворят. Место на тренерском мостике займет Анатолий Ватутин, с которым команда завоюет бронзовые медали первенства.
Хоккеист
В октябре 1988 года в центре громкого скандала оказался нынешний министр спорта России, а тогда игрок хоккейной команды ЦСКА Вячеслав Фетисов. В те дни люди судачили, что, будучи в Киеве, он напился и подрался с милиционерами. Однако несколько лет спустя в своих мемуарах Фетисов подробно осветил этот инцидент. По его словам, все выглядело совершенно иначе. Цитирую:
«Октябрь 1988 года. Накануне игры с местным „Соколом“ мы с Алексеем Касатоновым были в гостях у футболистов киевского „Динамо“, с которыми тогда дружили. Поскольку назавтра предстоял матч, мы с Лешей рано вернулись в гостиницу. В то время в Киеве жил (сейчас он в Америке) Саша Ляпич, он позвонил мне в номер: „Наконец тебя поймал. Завтра на хоккей не могу прийти, а у меня большая просьба: я приготовил посылку для Харламовых, хотел бы, чтобы ты ее передал от меня“. Лапич дружил с Харламовым и после трагической смерти Валеры постоянно отправлял посылки его детям. Я обещал, что спущусь вниз (в то время в гостиницу после одиннадцати пройти посторонним было невозможно). Ляпич сказал, что он выезжает. Я надел тренировочный костюм, вышел на улицу.
7 октября — День Советской Конституции. На улице — оживление, день выходной, народ гуляет. Я стою чуть в стороне от гостиницы „Москва“, где мы жили, потому что на мне яркий костюм, а тренеры не должны меня заметить: у нас режим, после одиннадцати часов нельзя выходить из номера, команде полагалось спать. Стою — Ляпича нет. Нет его десять, пятнадцать-двадцать минут. Рядом со мной шлагбаум. Я оказался неподалеку от автостоянки, там где будка охраны. Я решил, что, скорее всего, и телефон в будке есть. Подхожу к будке, думаю: „Позвоню, узнаю, выехал Саша или нет?“ Будка высокая, как милицейский „скворечник“, а в окне молоденькая девушка. Я кричу: „Нельзя ли от вас позвонить? Мне нужно узнать: человек выехал, ждать его или нет?“ Она не отвечает. Я громче: „Нельзя ли позвонить от вас?“ Вдруг лысоватый мужик лет под пятьдесят рядом высовывается: „Отвали отсюда“. Я говорю: „Что вы грубите? Единственное, что мне нужно — позвонить“. Он опять: „Я сказал, отваливай отсюда“. Я продолжаю стоять. Он сбегает по ступенькам из „скворечника“ (а у него „жигуленок“, оказывается, рядом с входом в будку стоял), открывает багажник и достает оттуда приличный тесак.
Как потом выяснилось, лысый мужичок работал прежде в МВД, был начальником „зоны“, и тесак у него, похоже, был тоже с „зоны“, типичная зэковская продукция. И опять: „Я тебе сказал — отваливай“. Наверное, он перед девушкой хотел покрасоваться. Я ему: „Ну что ты взбунтовался?“. Он мне: „Я тебе сейчас язык отрежу“. Я подхожу к шлагбауму, говорю: „Я не понял“. Похоже, что мой яркий костюм его просто заводил. 1988 год, вещей в стране мало. Подходит к нам милиционер: „В чем дело?“ Я говорю: „Вот видите, человек с ножом, выбежал на меня“. Милиционер говорит: „С каким ножом?“. Я снова: „Вы что, ослепли? Мне угрожают ножом“. Милиционер: „Я ничего не вижу“. Лысый мужичок распаляется: „Ты щенок, ты у меня…“
Я растерялся, повторяю: „Вы разве не видите, что человек с ножом?“ Он: „Нет никакого ножа“. Я: „Так у вас здесь мафия“. Тут милиционер встрепенулся: „Ах, ты такой разговорчивый…“ И сразу — в свисток, тут же еще один подбегает, и буквально через минуту (праздник же, особый режим патрулирования) подъезжает „воронок“. Я опомниться не успел — вылетает бригада, начинает мне крутить руки. Стало так обидно за эту дурацкую ситуацию, что, вместо того чтобы сесть спокойно в машину, поехать и разобраться в отделении, я начал кричать: за что? почему? Они мне — руки выкручивать, я сопротивляюсь, человека четыре пинками в машину меня загоняют. Я вою: „Давайте разберемся здесь, в гостинице“. Они: „В милиции разберемся!“ И бьют под печень все время, пинают ногами, тянут за волосы, костюм разорвали. Хохлы оказались дюжими.
В отделении милиции завели в какую-то комнату и еще там меня попинали. У меня началась истерика. Разума нет, одни эмоции. Уже после того, как меня отмолотили, заходит дежурный майор. Такой в теле, лицо добродушное. Я говорю: вы майор, я тоже майор, за что меня били? Меня в жизни никто не пинал ногами, отец никогда не трогал. Наступил срыв, я рыдаю, не знаю, что я еще им там кричал. Меня закрыли в камере, потом приезжает начальник милиции — крутой парень. Где-то его в час ночи вызвали. „Ты нам здесь права не качай, — говорит, — я с тобой могу сделать все, что хочу“. Наконец появляется Тихонов, а у меня волосы выдраны, золотую цепочку сорвали, деньги, что были в бумажнике, доллары какие-то — исчезли. Я начал требовать, чтобы мне все вернули, но Тихонов меня увел.
В Москве я прошел медицинское освидетельствование. Но дело не в этом. Я понял, что попался, — аморальная личность! По всем статьям я на крючке, и про меня можно писать теперь все, что угодно. Я пошел в передачу „Человек и закон“, рассказал о случившейся истории. Сотрудники поехали в Киев, провели журналистское расследование. Передача была показана по Центральному телевидению. Насколько мне известно, никто в Киеве даже выговора не схлопотал. А я получил серьезную моральную травму, я никогда не чувствовал себя таким униженным и растоптанным. Не могу сказать, чтобы этот случай стал решающим, но моему стремлению уехать он тоже способствовал. Почти до Нового года меня только и грела надежда, что зимой ЦСКА поедет играть в Америку и, как мне обещали, я останусь в „Нью-Джерси“. Сезон 1988–1989 годов я собирался закончить уже в новом клубе…»
Виртуозы шайбы
Иван Грозный советского хоккея (Иван Трегубов)
За четыре месяца до развала СССР в Москве скончался спортсмен, который долгие годы был легендой этой страны. Мальчишки подражали ему во дворах, женщины восхищались его силой и красотой, а мужчины завидовали его славе и везению. Про этого человека писали в газетах, матчи с его участием транслировали по телевидению, а кинематографисты даже сняли художественный фильм, который стал одним из лидеров проката. И вот теперь, когда этот человек умер, ни одна центральная газета не написала об этом ни строчки. То ли по забывчивости, то ли потому, что тогда пришлось бы писать жестокую правду о том, что некогда знаменитый человек живет в обычном панельном доме с рядовой пенсией в 120 рублей. Просто унизительными деньгами для человека, который положил здоровье во славу своей Родины, которую он прославлял несколько лет подряд на многочисленных спортивных площадках многих стран мира.
Иван Трегубов родился в мордовском селе 19 января 1930 года и уже в раннем возрасте приобщился к конькам. Отец подарил сыну «снегурки», которые заботливая мать прикручивала к его валенкам веревками. И Иван с утра до позднего вечера не уходил с катка. Из-за этого даже не ходил в школу. Единственное, что он осилил, — три класса средней школы.
Когда началась война, Ивану было всего одиннадцать лет. Его отец и старший брат в первые же дни ушли на фронт, и вскоре на обоих пришли похоронки. Иван остался единственной опорой почерневшей от горя матери. Он вкалывал за троих с утра до глубокой ночи, пропадая на колхозных полях. Но беда не приходит одна. Какие-то завистники ночью прокрались к ним во двор и подожгли избу. Только чудом Иван и его мать сумели выскочить из горящего дома на улицу в одном исподнем. Кто это сделал, так и осталось неизвестным. После этого Трегубовы покинули родную деревню и уехали в Комсомольск-на-Амуре, где хорошо помнили Трегубова-старшего, два года проработавшего на стройке. Именно там Иван впервые познакомился с русским хоккеем — стал играть за заводскую команду.
В 1947 году Трегубова забрали в армию. Он попал в Хабаровск, где и должен был с головой окунуться в суровые армейские будни. Однако судьба распорядилась по-своему. В хоккейной команде Хабаровского окружного дома офицеров появилась вакансия: лучшего игрока клуба — Николая Сологубова — вызвали в Москву, играть за ЦДСА, и Трегубова взяли на это место. И не пожалели. Спустя короткое время Трегубов стал одним из лучших бомбардиров команды. Слава о нем с быстротой молнии распространилась по всему региону, а затем (благодаря письму друга Сологубова) дошла и до Москвы. И вскоре в Хабаровск пришла депеша: срочно командировать рядового Ивана Трегубова в столицу нашей родины. На дворе стоял закат сталинской эры — 1952 год.