Ровно в полдень
Шрифт:
— Ладно.
— Вот только носового платка у меня нет…
— Там, в сумочке, целая пачка салфеток.
— Отлично. — Он помог ей подняться и усадил рядом с собой. — Может, тебе нужно в ванную комнату? Это вот сюда, а потом направо.
— Хорошая мысль.
Дункан вышел из комнаты, а она задержалась еще на мгновение, пытаясь собраться с силами. Затем, с трудом поднявшись с дивана, Фиби подхватила сумочку и по натертым до блеска полам направилась в туалет.
Вид собственного лица в овальном зеркале ванной заставил ее в отчаянии застонать.
Челюсть распухла самым ужасающим образом, а нижняя — рассеченная — губа увеличилась в размерах почти вдвое. Повязки на лбу прикрыли рваную рану, но не могли скрыть ободранной и покрасневшей кожи.
«Ладно, наплюй, — сказала она себе. — Это ведь не конкурс красоты. Но зрелище, конечно, не из приятных… Достаточно заявиться с таким лицом домой, чтобы до смерти напугать своих близких, — впрочем, тут уже ничего не поделаешь», — напомнила она себе, осторожно ополаскивая лицо прохладной водой.
Очень скоро Фиби обнаружила, что даже сесть на унитаз, когда у тебя разбито бедро и рука на перевязи, — задача не из легких. А при попытке встать в теле ее запульсировала тупая боль, лишь слегка приглушенная обезболивающими.
Как бы то ни было, но ей уже надоело выглядеть так будто она с разгону въехала в кирпичную стену.
Вдобавок Фиби ненавидела ковылять. И вот теперь ей пришлось, ковыляя, возвращаться в гостиную.
Дункан уже ставил на стол поднос с чашками.
— Поскольку я не знал, чем они напичкали тебя в больнице, то алкоголь на всякий случай решил исключить. Взамен ты получишь чай, а еще — мешочек с замороженным горохом, чтобы прикладывать к своему синяку.
Фиби замерла.
— Ты приготовил мне чай…
— Тебе не нравится чай?
— Конечно, нравится. Ты приготовил чай, в таком милом чайничке и на подносе, — она подняла здоровую руку, словно бы пытаясь остановить себя. — Мои эмоции все еще бьют через край. Я готова плакать только потому, что мне принесли чай на красивом подносе и прихватили вдобавок мешочек с замороженным горохом….
— Хорошо еще, что я не испек тебе булочек.
Фиби взяла холодный мешочек и приложила его к лицу — туда, где оно пострадало больше всего.
— Ты умеешь печь булочки?
— Понятия не имею, не пробовал. В любом случае я не был уверен, что ты сможешь что-нибудь прожевать. Как твоя челюсть?
Не спеша, она приблизилась к дивану и так же осторожно села.
— Что ты предпочитаешь: чтобы я держалась стоически или рассказала тебе все как есть?
— Уж лучше все как есть.
— Ну что ж, челюсть болит, и болит здорово. То же самое можно сказать и обо всем теле — за исключением разве что пары квадратных дюймов. А тебя это, значит, веселит? — добавила она, заметив на лице Дункана улыбку.
Тот, все так же улыбаясь, пояснил:
— Меня совсем не радует, что тебе больно. Но мне нравится, как ты держишься. Уж лучше сердиться, чем переживать. —
— На меня напали на лестнице, у меня же на работе.
— Напали?! Кто?
— Я его не видела, поэтому не могу сказать наверняка. Он поджидал меня там, — добавила она, а затем рассказала все, как было.
Дункан слушал ее в полном молчании. И лишь когда она стала рассказывать о том, как нападающий порезал на ней одежду, он резко встал и отошел к застекленной двери.
Фиби замолчала.
— Продолжай, — попросил он ее, так и не обернувшись.
В молчании, глядя на улицу, он выслушал вторую часть рассказа. По ту сторону двери раскинулись весенние сады, но Дункан не видел сейчас ни дикой глицинии, ни хитроумного переплетения садовых дорожек. Перед глазами у него стояла Фиби — избитая и беспомощная, и этот безликий ублюдок, который безнаказанно мучил ее и издевался над ней.
Расплата, думал Дункан. Этому мерзавцу не избежать расплаты.
— Ты знаешь, кто это был, — констатировал он, когда Фиби закончила.
— Я его не видела.
Дункан наконец повернулся. Лицо его было бледным и спокойным, и только в глазах кипела еле сдерживаемая ярость.
— Ты знаешь этого человека.
— Скажем так, у меня есть кое-какие подозрения. Но это пока бездоказательно.
— Знаешь, это отговорки полицейского. Так что скажешь?
— Я знаю, кто это был, и сделаю все возможное, чтобы доказать это. Неужели ты думаешь, что я способна стерпеть такое? — она подняла руку, словно бы пытаясь сдержать собственную ярость.
— Нет уж, продолжай. Здоровый гнев — все равно что здоровый плач. От него только польза.
— Он напал на меня. Этот чертов ублюдок. Избил и унизил. В какой-то момент я даже подумала, что он убьет меня и моя дочь останется сиротой, а мои близкие… им останется лишь оплакивать меня. Из-за него мне пришлось ползти по лестнице голой — и это у себя на работе, куда я прихожу каждый день и где все могли видеть, что он со мной сделал. И знаешь почему?
— Почему?
— Потому что его корежило при мысли о том, что я могу приказывать ему. Чтобы он подчинился женщине? Да еще женщине, которая осмелилась ткнуть его носом в его же собственные ошибки?
— Ты хочешь сказать, что на тебя напал полицейский?
Фиби и сама не ожидала, что сможет выболтать так много.
— Это всего лишь подозрения, — пробормотала она.
— И как же зовут этого типа?
От тона его голоса женщина несколько взбодрилась. «Я с этим разберусь» — вот что прозвучало в его голосе. Но Фиби лишь покачала головой:
— Дункан, не надо изображать из себя народного мстителя. Мы обязательно разберемся с тем, что случилось, — и с этим человеком тоже. В конце концов, для меня это дело чести. Что касается тебя… ты даже не представляешь, как ты помог мне — просто позволив побыть у себя дома, отойти от всего этого…