Рояль. Сборник рассказов
Шрифт:
«Как больно…как больно сознавать, что ты никому не нужна», – думала она и невольные жалобные слезки лились из ее глаз…
Но однажды, уже перед самым закрытием книжного магазина, в зале появился пожилой седеющий мужчина, он огляделся и направился по проходу между стеллажами в ее сторону. Она устало закрыла глаза, все, она не хотела больше надеяться, она устала обольщаться; этот тоже пройдет мимо, надо смириться со своей злосчастной судьбой. И вдруг она почувствовала на своем бумажном теле чьи-то руки! Она вздрогнула! Не были ли это холодные и безжалостные руки продавца? О! нет! Эти руки были теплыми! Они погладили ее бока, полистали в ее страницах и понесли…да, да, понесли на кассу! Она слышала его медленные шаги и раскачивалась
Придя домой, он разделся, достал её из кармана, и бережно положил к себе на Диван.
Она очнулась от своих мыслей и грез, открыла глаза, огляделась и увидела маленькую комнату. Но ведь это…Это была комната, где она родилась.
Да, это была комната, где она родилась; здесь прошли ее детство и юность, здесь она играла мыслями и это были ее игрушки, здесь она играла чувствами и это было ее взросление.
На письменном столе стоял юношеский портрет хозяина дома, папы книжки. Как она была на него похожа! Она только внешне была другой – четырехугольной и бумажной, но в ее бумаги переселились и витали над строчками его дух, его любовь, его раздумия и в ней, бумажной, он был более открытым, выразительным, глубоким, чем он был в жизни, на людях. Его мало кто знал до конца, даже из друзей и, прочитав книжку в рукописи, они удивлялись тому, что они его практически не знали, каков он может быть в глубине своей, в своей открытости, в своих надеждах – в самом сокровенном. Так, яблоко не похоже на яблоню, хотя оно родилось и зрело на яблоне, так и книжка – плод автора, не похожа на человека, но связана с ним кровным, генетическим родством. И потому яблоко рождает целую яблоню, а книга – читателей!
Но вот она вспомнила вопрос, который её мучил, все время звенел в ушах; вопрос, который задал «иронический детектив»:
– Зачем ты меня написал, папа?
Он взял книжку в руки, погладил серую обложку, поставил перед собой и, глядя ей в глаза, переспросил:
– Зачем я тебя написал? Да, у людей есть причины писать книги. У каждого свои. Но вспомни, как я тебя писал. Я врач. У врача меньше всего времени для досуга, кругом страждущие люди, им постоянно нужна помощь и сочувствие. Я писал урывками, среди ночи, если выпадала минутка отлучиться от постели больного, в ущерб сну. Я писал о своих страданиях. Я протестовал против бесчеловечных законов и методов правительства, меня травили и грозили, но я писал. Друзья очень быстро отворачиваются от таких людей, я им в свое время верил и доверял, я горевал, когда они уходили, мне было больно. Чтобы не разувериться в людях – я продолжал писать. Я писал во время изгнания из страны, на чужбине, живя на чердаке у чужих людей, без денег, с одной краюшкой хлеба и кружкой воды, но я писал, чтобы не сойти с ума, чтобы сохранить ясную голову. Я изучал себя. Я видел, что постоянно меняюсь.
Потери делали меня человеком. Я терял больных, к которым успел привязаться чуткой душой – и становился еще более чутким; я терял друзей, которых любил доверчивым сердцем – я становился еще более доверчивым. Я потерял родину, оказался на чужбине и понял, – нет ничего ближе и роднее родины. Бесконечной вереницей шли и шли через мою жизнь люди, одни мимолетно, другие задерживались, и всех я помню, они прошли через меня, оставив свой след, вмятину в душе.
На меня нападали какие-то химеры, душила несправедливость, разъедали сомнения, гложила тоска одиночества. Я плохо жил, плохо питался, плохо спал, часто бредил, сомневался, копался в себе, препарировал, прослушивал себя на всю глубину. Но я писал. Разве может от плохой жизни получится хорошая книжка? Нет. И ты такая же горькая, неустроенная, в клочьях раздумий, сомнений и разуверений, как и я. Хорошие, упитанные, толстые книги от сытой жизни…
Я развивался, воспитывался вместе с писанием, я рос в моем понимании жизни через ее описание, через ее разглядывание, через ее осмысление. Так я пришел к истинно немногому. Я в себе, как ненужные листы бумаги, отбросил все поверхностное, лишнее, глупое, ребяческое, то, что только кажется ценным, интересным, необычным, но при рассмотрении и размышлении спустя время обнаруживались блеск и фальшь.
Потому ты такая…тоненькая, стройная…
Когда я исследовал себя – я был дотошным историком; когда препарировал себя – я был любознательным хирургом; когда читал умных писателей – я был благодарным читателем.
Я написал тебя, и понял, что всю жизнь шел одной дорогой…К себе.
– Но…почему меня не покупают…если я такая…хорошая?
– Ах, какая ты еще наивная книжка! – засмеялся папа и ласково погладил меня по мягкой обложке. – Разве каждая девчонка сразу находит своего принца? Свой, родной читатель для книги, это все равно что принц для девчонки. Его ждут и …могут не дождаться.
Он поднялся с великого Дивана и поставил меня на книжную полку. Я увидела с одной стороны прекрасное издание «Фауста» Иоганна Вольфганга Гете, а с другой стороны стоял толстый том Германа Гессе «Игра в бисер». Он поставил меня в один ряд с великими! О!
Сплошная геометрия
Из всех геометрических фигур самая красивая, самая совершенная форма – у шара! Какой он круглый, какой он бесподобный, в нем нет недостатков, все в нем есть. Он всем доволен и смотрит вокруг себя вызывающе и даже высокомерно! Ему незнакомо чувство страдания и, следовательно, сострадания. Как хорошо, приятно, ладно с шаром в быту, в любви, в повседневности. В иной замечательной женщине, как в шаре, есть все и потому она – для всего, она и любовница, и собутыльница, и подружка, и жена, и собеседница, и путешественница, и мать, и хозяйка. Все добродетели в одном флаконе, то есть в шаре. Шар – это самое полное, самое совершенное выражение счастья. Отклонения от него, это дробление на части, на отдельные свойства; это деформация былого совершенства.
Первые психологические проблемы появляются у трапеции, у нее уже чего-то не хватает, что-то отсутствует, немного сверху, немного с боков. И с появлением трапеции появляются первые страдания, первое недовольство собой, а, главное, окружающими.
Нехватка чего-то – источник страданий!
Всякие страдания только по поводу нехватки!
Но дальше – больше! Еще больше уродств у треугольника! Он вообще лишен половины того, что есть даже у трапеции и ни в какое сравнение с самой красивой геометрической фигурой – шаром! Шар ему только снится! У треугольника вообще судьба мало завидная, у него нет ни боков, ни верха, одни острые углы! Как можно с таким угловатым созданием жить, вести совместное хозяйство, копать огород, обсуждать международную обстановку? Он весь на нервах, он не вылезает из комплекса неполноценности. Он не вылезает из депрессии. Нет, треугольник не для брака, он изведет жену своим нытьем неудачника! Боже мой, боже мой, только родившись треугольником и открыв глаза на себя, уже можно начинать плакать…
Конец ознакомительного фрагмента.