«Роза» Исфахана
Шрифт:
— Кто подтвердит? — переспросил Шахриар настороженно.
— Дэвид. Мой шеф по ЦРУ, — ответила Джин просто, словно речь шла о её рядовом знакомом. — Я отправила ему запрос насчет возможности твоего перехода в Ирак и предоставления убежища твоей семье. В качестве мотива указала политическое преследование и угрозу для жизни. Собственно, так оно и есть. Думаю, кстати, что Дэвид ответит положительно, — она повернулась к Шахриару, выдержала его тяжелый взгляд. — Не припомню ни одного случая, чтобы ЦРУ отказало кому-нибудь в связи с такими обстоятельствами. Угроза жизни по политическим мотивам — весьма серьезный аргумент, и к нему у нас всегда относились ответственно. Конечно же, сначала Дэвид должен проверить всю информацию о тебе и твоей семье, поэтому когда от него придет ответ — я не знаю, — призналась Джин и, почувствовав озноб, вздрогнула и ухватилась за спинку кресла.
— Что с тобой? — подскочил к ней, швырнув недокуренную сигарету в пепельницу, Шахриар. — Ты вся дрожишь! Тебе нужно прилечь.
— Это реакция организма на антидот, — отмахнулась она, — скоро пройдет. Он просто очень тяжело усваивается. Для нейтрализации полония приходится принимать столь же мощное средство, вот организму и тяжеловато выдерживать их борьбу друг с другом.
— Тебе сейчас все-таки лучше полежать, —
— Ты сердишься, что я без твоего разрешения замолвила за тебя словечко своему шефу? — спросила Джин. — Не хочешь иметь с ЦРУ никаких дел? Предпочитаешь пустить себе пулю в лоб или сгнить в одном из подвалов тегеранской тюрьмы?
— Возможно, над моим сознанием довлеют психологические комплексы, — задумчиво проговорил Лахути, — но ты как врач должна меня понять. Все последние двадцать лет мне усердно вдалбливали в голову, что ЦРУ — это наш самый страшный враг, и даже мысль о сотрудничестве с ним — не говоря уж о самом сотрудничестве! — равносильна предательству родины. Людей, идущих на это, называют отступниками не только режима, но и самого Аллаха.
— А Аллах-то тут причем? — недоуменно воззрилась на него Джин. — Все эти заявления — всего лишь один из методов психологического подавления личности, не более. В Соединенных Штатах, например, ни ЦРУ, ни ФБР не борются с религиозными учениями. Они борются с преступниками, прикрывающимися этими учениями, а это совсем другое дело. Борются с фанатиками, взрывающими мирных граждан в поездах, в самолетах, на вокзалах. С террористическими организациями, использующими ислам для достижения политических целей. Но против самого Аллаха и тех, кто в него верует, ЦРУ с ФБР ничего не имеют. А террористом, как известно, может стать каждый, не обязательно приверженец ислама. Террористом может быть и христианин, и буддист, и атеист, и агностик… кто угодно. Мешать всех в одну кучу выгодно лишь тем, кто боится правды. И тем, кто не хочет, чтобы в Иране знали правду об Америке, то есть хомейнистам. Вот они-то и создают страшилки, которыми пугают не очень образованных людей, верящих в заговор злобного Запада против «доверчивого» Востока.
— Да я-то всё это понимаю, — поморщился Шахриар. — Не забывай, что я вырос при шахе, когда к Америке относились иначе. Она считалась нашим союзником.
— Она и остается вашим союзником, Шахриар. Только союзником не правительства, а простого иранского народа, — сочувственно проговорила Джин.
— И все-таки сотрудничество с ЦРУ…
— Ни о каком сотрудничестве речи пока вообще не идет! — перебила она капитана. — И еще неизвестно, будет ли обсуждаться в будущем. В конце концов этот вопрос зависит не только от моих шефов, но и от тебя. Точнее, от твоего желания. Принуждать тебя не станут, поверь мне на слово. Пока речь идет только о том, чтобы наши люди помогли тебе пересечь границу Ирака. Но для этого нужна санкция Дэвида. Лишь после её получения наши люди проведут тебя надежной дорогой и передадут в другие надежные руки, чтобы тебя не схватили на первом же посту, а потом даже помогут устроиться на первое время. То же касается и твоих родственников: без гарантий ЦРУ французы их не пустят, а значит, Дэвид должен доказать, что они не террористы, а вполне благонадежные люди. Всё это очень важно, Шахриар, пойми! И к предательству родины никакого отношения не имеет. Поверь, — Джин мягко погладила его по руке, — я тебя не вербую. Просто посвящаю во все тонкости сложившейся ситуации.
Шахриар молчал. Джин тоже замолчала, решив не мешать ему думать. Откинувшись на подушки, она смотрела на мерцающий за окном желтый шар луны, окутанный, как ватой, волнистыми дымчатыми облаками. Рядом на ночном столике мерно тик-такали часы. На уличных качающихся минаретах чуть слышно позвякивали колокольчики, призванные развлекать туристов.
— Моя мать родилась в России, — негромко проговорила Джин, прервав затянувшееся молчание. — Она жила при диктатуре еще более кровавой и страшной, чем режим вашего Хомейни. Она жила при диктатуре Сталина, при режиме большевиков. И период сталинско-большевистского господства длился не двадцать лет, а семьдесят с лишним. Моя мать принадлежала к старому, очень почетному и благородному русскому княжескому роду, её отцом был князь Голицын. Но в новой, красной России они оказались лишними людьми. Родителей убили, маму и её сестру Лизу нигде не принимали на работу. Даже очень хорошо знакомые и близкие раньше люди разом перестали с ними общаться — боялись. В родной стране мама и Лиза стали изгоями. Когда началась война, обе пошли воевать с гитлеровцами, получили офицерские звания и даже правительственные награды. Но после войны их снова могли ждать лишь ссылка в лагерь или расстрел. По счастью, нашлись добрые люди, которые помогли моей маме и её сестре сбежать из тоталитарного Советского Союза. А на Западе, в свою очередь, нашлись люди, которые приняли их, предоставили кров, помогли устроиться в новой жизни. Для моей мамы таким добрым человеком стала мадам Маренн, великий врач и великая женщина, которую я считаю своей родной бабушкой. Восемьдесят с лишним лет моя бабушка Маренн помогала людям во всех уголках планеты побеждать невзгоды и смерть. Именно благодаря её заслугам организация Красный Крест получила две Нобелевские премии из трех. Теперь дело бабушки продолжает моя мама, и я тоже стараюсь быть достойной их обеих. Но я хотела сказать тебе о другом, Шахриар… О многолетних сомнениях моей мамы. Представь, она очень долго терзала себя вопросом, правильно ли поступила, уехав из России, не совершила ли предательства по отношению к родине, которую любила и любит до сих пор? Ни одна другая страна не смогла заменить маме родину, хотя она и прожила на Западе уже более полувека. И мама никогда не называла себя ни француженкой, ни американкой: всегда и всем с гордостью говорила, что она русская. И это, представь, нисколько не помешало ей участвовать во Вьетнамской войне на стороне американцев, посещать с гуманитарными миссиями Африку, вызволять из террористического плена заложников, в том числе тех, которые были захвачены в 1978 году в американском посольстве в Тегеране. Именно моя мама вела от лица Красного Креста переговоры с Хомейни об освобождении женщин и детей, и они увенчались успехом. А потом, наконец, поменялась и власть в России. И теперь мама может вполне законно и совершенно беспрепятственно ездить в родной Санкт-Петербург, Москву и другие российские города. А ведь когда-то, не в силах бороться с ностальгией, она собиралась вернуться на родину, несмотря даже на поджидавшие
— Так, — подтвердил Шахриар кивком. — Аль-Балами обещал дать сигнал доктору сразу после получения приказа на мой арест. Сам-то он вряд ли согласится меня арестовывать: найдет какой-нибудь предлог, чтобы препоручить это своим помощникам. Хотя, скорее всего, в аэропорт отправится вместе с ними. От Тегерана до Исфахана — полтора часа лёту. Так что здесь они появятся около полудня, я думаю. Да, два часа в запасе у меня точно будет.
— За это время ты сможешь если не добраться до Шираза, то по крайней мере быть уже на подъезде к нему, — решительно принялась размышлять вслух Джин. — Лучше поехать на машине. Когда они явятся сюда, я скажу, что ты все-таки решил принять новое назначение и потому отправился в Тегеран. То же самое ты скажешь и своему здешнему заместителю, когда будешь покидать миссию. Это поможет нам выиграть время. Пока они будут ждать тебя в Тегеране, ты уже доберешься до Тарани и вместе с ним покинешь Шираз. Когда охранка начнет искать тебя по всей стране, вы будете уже близ границы с Ираком. Предлагаю поступить именно так, не дожидаясь ответа от Дэвида. Ты согласен? — внимательно посмотрела она на Лахути.
— Если доктор позвонит и произнесет фразу, подписывающую мне приговор, тогда да, согласен. Другого выхода уже не вижу. Ты меня убедила.
— Теперь что касается твоих родственников… — продолжила Джин. — Обещаю, что даже если подтверждение от Дэвида на них не придет, я свяжусь с мамой. Она входит в состав руководства Международного Красного Креста и договорится с французами от лица нашей организации. А Дэвид, я верю, тоже рано или поздно подключится. Просто его наверняка отвлекают сейчас не менее важные другие заботы, проблем и в Ираке, поверь, хватает. К тому же он не знает, насколько срочно нужно решить ситуацию с тобой. Я ведь тоже, когда писала ему, не знала, что счет идет на часы.
— Вот уж не думал, что моей судьбой озаботится такая мощная организация, как ЦРУ, — криво усмехнулся Лахути. — Подобное развитие событий мне и в самом фантастическом сне не приснилось бы. И если бы еще полгода назад кто-то сказал мне, что я вынужден буду бежать из страны при посредничестве ЦРУ, да еще и полюблю женщину, которая агентом этого самого ЦРУ является, ни за что не поверил бы. Более того, счел бы сказавшего мне это человека сумасшедшим.
— Я не агент, — поправила его Джин, — я всего лишь врач. И если уж выполняю какие-то поручения ЦРУ, то лишь потому, что они совпадают с моими убеждениями и мировоззрением. Как врач, видевший страшные последствия лучевой болезни, я настроена категорически против распространения в мире атомного оружия. Потому и помогаю ЦРУ бороться с его незаконным производством, когда меня о том просят. Но я не являюсь штатным сотрудником ЦРУ и вряд ли когда-нибудь им стану. Да мне, признаться, никто этого и не предлагает. У меня есть любимое дело, которое я выполняю со всей ответственностью и которому отдаю все силы. И буду продолжать заниматься им столько, сколько смогу. Пока жива и пока дышу. Как мама и как бабушка. А что касается врагов, — добавила она задумчиво, — то могу рассказать тебе еще одну историю. Давным-давно, еще в 1944 году, моя бабушка принимала участие в операции в Арденнах, и там, в одном маленьком бельгийском городке, встретила старого человека, отца погибшего еще в Первую мировую войну французского летчика. Человек этот узнал в ней приемную дочку маршала Фоша, «Марианну Первой мировой войны» с известного портрета Серта. И он не удержался тогда от вопроса: как же так, мол, могло случиться, что вы, Марианна, оказались на стороне наших врагов — немцев? А она ответила: «Неисповедимы пути Господни. И вчерашние враги могут стать друзьями, а прежние друзья — врагами». И старик согласился с ней. Бабушка рассказала мне об этом случае, когда я была еще маленькая, но я запомнила её слова. Вот и тебе готова их повторить: неисповедимы пути Господа или, если хочешь, пути Аллаха, Шахриар! Это истина, и она вечна. Пути любой диктатуры понятны — они прямы и кровавы, на них уничтожаются все, кто хоть чем-то отличается от прочих. А пути человеческой жизни, дарованной Всевышним, извилисты, каждому человеку уготован свой путь. Не в толпе, не в строю, не в массе, не в очереди, а именно собственный путь, индивидуальный. И нам не дано узнать наперед, что ждет нас за ближайшим поворотом. Вдруг бывшие враги станут там друзьями, а бывшие друзья — врагами? Может, сейчас для тебя наступил как раз тот самый момент?..
Луна за окном побледнела, сделалась почти прозрачной и походила теперь на расплывчатое марлевое пятно, сквозь которое просвечивали серые облака. В предрассветной тишине отчетливо слышалась «перекличка» проснувшихся собак. Джин села на постели, обняв себя за колени. Обожженная рука почти уже не болела: поврежденная кожа с ладони успела сойти, и теперь изредка ощущалось лишь неприятное покалывание. Правда, подозрительная боль начала проявляться в почках, и Джин поняла, что избежать осложнения ей не удастся. Но пока было не до обследований.