Рождение победителя
Шрифт:
Боги, как же я хочу это знать!
Но подробностей из старика выдавить не удалось. Чудо, что он хотя бы это вспомнил. Приказав Туку наградить его продовольственной премией, я завалился спать, вместо подушки использовав все тот же кусок колоды, прикрытой дурнопахнущей шкурой. Мне уже плевать на такие мелочи — слишком трудный день для инвалида.
Да и вечер тоже.
Глава 4
Непопулярные решения
Утро не заладилось.
Во-первых, проснувшись, я тут же об этом пожалел. Ведь пока похрапываешь,
Во-вторых, еще не поднявшись, я ощутил запах разложения. Его почему-то принято называть сладковатым, но тот, кто это придумал, видимо, ни разу в жизни не видел сахара. Непереносимая мерзость легко перебивала обычную местную вонь, а ее происхождение было загадкой. С перепугу решил было, что от меня нести начало, но, к счастью (или к горю), ошибся. Источник выдал себя податливой мягкостью под головой. Никогда не поверю, что за ночь деревянная колода станет мягкой.
Это оказалась не колода — откинув в сторону грязную шкуру, я обнаружил под ней тело безнадежно исхудавшего мальчика лет десяти-одиннадцати.
На мой крик показался Тук и, уставившись на детское тело, поинтересовался:
— Что-то не так?
— Да ты что! Не видишь сам?! Здесь мертвый мальчишка!
— Да они мрут как мухи. Не обращайте внимания. Голод, сырость, холод. Все подохнут, если не уйдут. Но уперлись — думают, что здесь вольготнее всего. Не достанет ни погань с демами, ни ортарцы. А толку-то от такой жизни?
— Тук… они… Они что — от голода умирают? Дети? Я думал, что здесь только стариков плохо кормят.
— Да нечего им жрать. Даже мыши отсюда улетели. Осталось несколько, но попробуй их еще найди и достань. Ниже идут большие пещеры, там до потолков камнем трудно добросить. Вот в них нетопырей полно. Но с другой стороны, разве ж это еда? Тьфу! А эти туда ходить боятся — нехорошее там что-то водится. Уже совались вниз, да только возвращались не все. Оставшиеся решили, что тамошние мыши не стоят такого риска.
— Я… Я не могу здесь оставаться. Мне нужен свежий воздух.
— Давайте к выходу переберемся, там поменьше воняет. У костерка погреетесь, отвара горячего выпьете, покушаете.
— Хорошо. И старика ко мне приведи. Я тут кое-что надумал, но вопросы к нему остались.
— Так он уже ничего вам не расскажет.
— Почему?
— Так помер он.
— Как?!
— А молча. Накушался, лег — и не встал больше. Зря ему столько хлеба дали. А может, и не зря: хоть сытым помер. Эй! Сэр страж! Что это с вами?!
— Тук! Как можно так жить! Да что вы за люди?!
— А я-то здесь при чем?! Мы на Бакае так не жили. И в норы у нас никто не прятался. Это все местные. Здесь, возле берега, самое межгорское отребье в последние годы жило. Другие ушли, не выдержали. Демы покоя не дают — постоянно шастают. Приличный хозяин везде себе дом справит и занятие найдет, а такие, как эти, нигде не нужны. Они и сами это знают, вот и не рыпаются.
Покосившись на тело мальчика, я покачал головой и непреклонным тоном постановил:
— Ужинаем, потом вяжем всех — и тащим за собой. Оставлять их не будем.
— Так сбегут по дороге.
— Отведем подальше от пещеры — может, хоть дороги не найдут. Да и не все сбегут.
— Ваша правда, не все. Ох и нелегко с такими будет. Бочку вшей в замок притащим — не отмыть и не отстирать здесь.
— Много людей?
— А кто ж его знает… Справимся как-нибудь.
— Хорошо. Нам надо справиться, иначе… Тук, да нельзя так жить! Чтобы дети умирали и старики плакали от голода… Это в голове не укладывается…
— Говорите будто церковник, но ваша правда. Нельзя.
— Потом пойдем другой дорогой. Южной. Епископ говорил, что мосты на ней целые.
— Если так, то пройдем. А если нет — трудно придется. Дожди чуть не каждый день — реки раздуло.
— Дойдем до Черного озера — и там меня оставите. В Мальрок вернусь сам. Позже…
— Да вы что говорите?!
— Так надо. Дело у меня там. Важное.
— Рехнулись?! Да здесь одному даже мне боязно оставаться, а вас того и гляди зайцы обижать начнут!
— Ну, с зайцем, предположим, я как-нибудь справлюсь. Не спорь. И не перечь мне.
— Так я же для вашего добра!
— Знаю, потому и не сержусь на такие слова.
— Раз уж дело важное, так давайте все вместе его сделаем, а потом вернемся в замок.
— Нет. Я должен быть один.
— Ну хотя бы меня с собой возьмите. Один или два — разница невелика.
— Тук, ты молодец, и спасибо тебе за все. Но я должен быть один. Это очень важно. Настолько важно, что я описать не могу. От этого зависит моя жизнь. Даже тайком за мной никому идти нельзя.
— Да что же это такое! Как я людям в глаза потом смотреть буду? Оставил сэра стража больного и немощного, а сам в теплый замок подался! Так получается?!
— Скажешь, что я приказал. И скажешь, что это дело касается только стражей. Никому, кроме них, за мной ходу нет.
— Сэр, да вы и сотни шагов не пройдете. Да вы поскользнетесь на ровном месте и что-нибудь сломаете. Да вас без ветра шатает.
— Верхом поеду.
— Ага. И свалитесь к вечеру, если не раньше. Как вчера свалились. Сэр страж, давайте вы в себя немного придете, а потом уж езжайте куда хотите — никто и глазом на такое не поведет.
Я знал, что уговорить Тука будет труднее всего: излишняя демократичность бакайцев играла против меня, — порядочный слуга перечить своему господину не должен. Но ничего, обязательно добьюсь своего. С горбуном это будет гораздо легче, чем с сержантом. Солдафона я бы ничем не пронял…
Быстро выйти не получилось. Для начала доблестные воины часа два выволакивали жителей пещеры на свет божий. Лишь единицы из них при этом не оказывали сопротивления, да и то по причине крайней степени изнеможенности. Глядя на этих дистрофиков, я содрогался. Сами себя довели до предела, добровольно закрывшись в подземном концлагере.