Рождение волшебницы
Шрифт:
Золотинку лихорадило: соображения, догадки, видения теснили друг друга… Но главное было сделано – она выбрала, и жизнь ее обрела осмысленность.
И потом… Золотинка всегда хотела стать волшебницей, но как будто боялась в этом себе признаться. В сущности… в сущности, Золотинка хотела стать волшебницей, как большинство людей хотят. Да только большинство топит свои желания во все более бесплодных, бледнеющих с течением лет мечтаниях, место которых замещают горечь и озлобленность. А она, напротив, сопротивлялась мечтам сколько могла, целомудренно отворачивалась, не доверяла им…
И вот запреты рухнули, и она поняла: да!
…И не поступаться совестью, – думала Золотинка два часа спустя.
Она сидела на скале, устремив невидящий взор в пространства поседелого моря. Рассерженный рокот прибоя вторил ощущениям девушки. Холодный северо-восточный ветер, полуночник, круто падавший с гор, заставлял подрагивать, но она не замечала этого, путая дрожь озябшего тела с жарким ознобом души.
И что бы ни было, никогда не сворачивать на злое, горячечно думала она. Лучше поражение на полпути, лучше споткнуться в начале и потерять надежду, чем искать обходные пути. Сколько великих людей погибло именно потому, что, теряя успех, хватались за любые средства, цеплялись до последнего, до полной утраты гордости и самоуважения…
Делать, что можно, и спокойно иметь в виду возможность поражения. Вот! Так надо идти!
Раскинув руки, Золотинка повалилась в высокую жесткую траву и устремила взор в небо. Она изнемогала под наплывом могущественных ощущений. Мысли – лихорадочный многочасовой озноб – уже теряли отчетливость и связность. Но чувство оставалось, и Золотинка старалась проникнуться им. Запомнить его, впитать в себя, чтобы потом на долгом неверном пути, в череде утомительных будней сверять по этому праздничному чувству и поступки свои, и намерения.
Книга вторая ЖЕРТВА
Совсем продрогнув, Золотинка возвратилась в город и засветло постучала в лавку Чепчуга Яри.
Она застала в лавке человек пять его знакомцев и соседей. Однако ж не такие это были приятели, чтобы лекарь пустил их дальше прилавка, туда, где на сплошных, под самые своды, полках различались бока пузатых сосудцев с наклейками. Там же, за прилавком, стоял на скамье ушат с водой, а рядом грудились навалом склянки.
– Ага, за мазью. Готово, – сказал старый лекарь, щурясь и упираясь в прилавок, чтобы наклониться к Золотинке.
– Нет, дядюшка Чепчуг, я не за мазью, – молвила она.
В затруднении он подвинул по прилавку горшочек, как бы удивляясь, для чего же в таком случае готовил снадобье… Ледащий седой старик с крупным носом и соразмерными носу подслеповато мигающими глазами. Больше на тощем лице лекаря ничего значительного не помещалось, но и этого было довольно: совиные глаза и костлявый нос сообщали Чепчугу Яре вид недобросовестный и зловещий, что нисколько не соответствовало истинной натуре старикана.
Золотинка хорошо его знала, потому что братья, Поплева и Тучка, хранили в лавке лекаря наиболее ценные или редко необходимые книги. Тут у них имелся свой чулан, выгороженный на чердаке под черепичной кровлей. Ключ от этого чулана лежал у Золотинки в кошельке.
– Нужно попытать счастья, Чепчуг! – продолжал один из собеседников, остановившийся только для того, чтобы оглянуться на вошедшую девушку. – Судьба не простит тебе, если упустишь случай. – Невысокий лысый человек по имени Лямуд, который это говорил, отобрал у лекаря горшочек с мазью и отставил его подальше.
Не удавшись ростом, Лямуд зато обладал внушительной головой – лобастой и умной. Ум его сказывался в самом выражении лица, в уголках опущенных губ, привычно запечатанных скорбной думой. И тем значительней звучал в этих устах горячий упрек!
– Я скажу прямо, тут все свои, – начал другой, – ты заслужил свое счастье. Ты, Чепчуг, лучший лекарь Колобжега. Да и в Толпене – кто этих столичных лекарей щупал?
– Это слишком, слишком, – пробормотал Чепчуг, делая осторожную попытку завладеть отобранным у него горшочком.
– Попадешь на лад – хорошо. Не попадешь – тоже ведь голову не снимут, – галдели товарищи.
– Хозяйство на кого я оставлю? – возразил Чепчуг.
Неожиданный довод не был отвергнут с ходу, все задумались и несколько поскучнели. Чепчуг же, вспомнив о хозяйстве, оглянулся на гору посудин рядом с лоханью и крикнул в проем двери между полками:
– Зимка, ты помыла склянки, негодница? А?..
На ответ он, похоже, особенно не рассчитывал. Но Золотинка по естественному для нее побуждению (потому уже, что неряшливая гора склянок вызывала в руках зуд и что в лохани стояла чистая теплая вода, а рядом лежала губка) прошла за прилавок, чтобы принять на себя обязанности негодницы. Она взялась закатывать рукава.
– Да где подсохло-то, размочи, – ворчливо заметил лекарь. Он не придавал излишнего значения вполне уже обнаружившейся разнице между Зимкой и Золотинкой.
– Послушайте-ка лучше меня, – обратился Чепчуг к товарищам. – Любой из вас мог бы вылечить княжича не хуже лекаря. Если вообще рассуждать, в целом.
Послышался ропот несогласия, а Золотинка придержала недомытую фаянсовую чашку и прислушалась.
– Давайте подходить научно! – предложил лекарь, заметно воодушевляясь.
– Давайте! – тотчас же согласились все.
– Что такое научный подход? – продолжал он, трогая себя за коротко стриженную, сплошь седую макушку. Оживление в лавке сменилось благоразумной и настороженной сдержанностью.
Кто-то заметил:
– Зажгите свет!
– Зажгите свет! – загалдели все, потому что сгустился сумрак, а Чепчуговы приятели чувствовали потребность надлежащим образом осветить вопрос.
– Зимка, свечу! – велел лекарь Золотинке.
Она и не подумала возражать, прекрасно понимая, что не стоит задерживаться сейчас на пустяковых недоразумениях, и только спросила торопливо: