Рожденный бежать
Шрифт:
Но в день, когда это случилось, а Бесту было тогда года полтора, они с Патриком были в парке одни. Они немного припозднились, уже вечерело. Мама заставила Патрика сначала доделать все уроки. Поэтому настроение у Патрика было неважное, и по дороге в парк он жаловался Бесту на жизнь. Но когда он увидел, что уже прилетели ласточки и вовсю снуют над травой, то сразу повеселел. Он любил смотреть на ласточек и знал, что Бест обожает их гонять. И очень удивился, когда Бест не стал за ними носиться, а сел у скамейки, глядя на хозяина и встревоженно облизываясь.
– Беги,
Но Бест не двинулся с места. Он глухо, утробно зарычал, что было совсем на него не похоже. И прижал уши, и затрясся всем телом.
– Ничего-ничего, – сказал Патрик и почесал ему шею, чтобы успокоить. – Просто темнее обычного, вот и всё. Бояться нечего. Куча следов и запахов, есть за чем погоняться. Ну, беги! – Он нагнулся и поцеловал пса в голову. – Всё будет хорошо, честное слово. Беги-беги-беги!
Бест снова неуверенно поглядел на хозяина. В этот миг прямо над ними пролетела ласточка и юркнула в траву, как будто поддразнивала Беста, заманивала его. Бест тут же сорвался с места и умчался, с каждым скачком набирая скорость и вытянув шею. Он зигзагами метался за ласточкой по траве.
– Какой ты красивый! – выдохнул Патрик. А потом закричал во весь голос, чтобы целый мир услышал: – Ты очень красивый! Очень-очень!
Он глядел, как Бест мчится вниз по склону и исчезает среди деревьев. Пёс частенько так бегал, это был его любимый маршрут. Потом он обычно оббегал пруд внизу, разгонял уток, пугал гусей, а потом выскакивал из рощи и огромными скачками нёсся обратно к скамейке, к Патрику. Но прошло несколько минут, а Бест так и не показался. Раньше такого не бывало, но Патрик не забеспокоился. Может, Бест немного заплутал в сумерках, решил он. И стал свистеть и звать пса. Но пёс всё не возвращался и не возвращался, и тогда Патрик понял, что случилось что-то плохое. Сбылось то, чего он боялся больше всего. Бест выбежал в город и заблудился. Его сбил грузовик, украли или отравили злодеи, он утонул, его загрызла другая собака… Сколько бы Патрик ни звал, сколько бы ни свистел, никто не прибежал к нему из тёмной рощи. И никто не залаял в ответ, только шумели вдали машины.
Тогда Патрик бросился вниз по склону, в темноту, пробежал по всем дорожкам, где мог быть Бест, и через рощу, и вокруг пруда, и обратно на холм к скамейке, то и дело останавливаясь, чтобы позвать Беста, присмотреться и прислушаться. Свистеть он больше не мог, потому что заливался слезами. В парке не было ни души, ни людей, ни собак, только серые силуэты уток и гусей уносились прочь по тёмной поверхности пруда.
Тут Патрик понял, что ему нужны помощники. Он помчался домой со всех ног. Мама с папой тут же бросились в парк. Они втроём всю ночь прочёсывали парк с фонариками и всё звали и звали Беста, пока не стало понятно, что всё напрасно. Домой они вернулись на рассвете, отчаянно надеясь, что Бест сам нашёл дорогу и ждёт их. Но нет. Патрик сел на нижнюю ступеньку лестницы, закрыв лицо руками, а папа позвонил в полицию. Там записали приметы Беста и сказали, что изо всех сил постараются его разыскать. И позвонят, как только найдут. Но так и не позвонили.
Патрик с мамой и папой пошли в парк и днём и ещё поискали, но от этого Патрику стало только хуже. Там бегали чужие собаки, рыскали в траве, приносили палочки, мячики и летающие тарелки фрисби. Патрик всем рассказал, что случилось, и всех расспросил. Беста никто не видел. Как будто он сквозь землю провалился.
Пока меня везли в фургоне – в клетке и в наморднике, – у меня было несколько часов на размышления обо всём, что случилось со мной в тот вечер, о том, каким я был глупым и доверчивым, что дал себя поймать. А потом ещё несколько долгих часов в темноте я вспоминал, какой счастливой была моя жизнь, пока меня в одно мгновение не оторвали от всех и от всего, что я любил. Воспоминания крутились у меня в голове, будто повторяющийся страшный сон – и я хотел проснуться, но не мог. Я попался в этот сон, будто в ловушку, и мне было не придумать, как из него выбраться.
В фургоне было темным-темно. Я не представлял себе, день сейчас или ночь, не понимал, куда меня везут, знал только, что я в плену, что с каждым часом меня увозят всё дальше и дальше от дома и от Патрика. Я устал лаять и скулить, устал скрестись в дверь. И тогда я свернулся в полном отчаянии, одинокий, измученный, а фургон всё трясся и дребезжал. Я закрыл глаза и постарался представить себе, что я дома, забыть обо всём этом кошмаре вокруг, постарался убедить себя, что я снова с Патриком и лежу на диване, что ничего этого не было. Но потом страшный сон начинался снова, и мне приходилось в очередной раз проживать всё, что случилось со мной.
Патрик доделал уроки. Подошёл к дивану, почесал меня именно так, как я люблю, под грудью, и от этого у меня сама собой дёрнулась нога. Патрик засмеялся. Думаю, ему это нравилось не меньше, чем мне. Потом он надел на меня попонку, и мы вышли из тёплого дома на улицу, побежали на холм и вошли в ворота парка. Каждый день я ждал, когда же настанет этот миг и мы с Патриком пойдём в парк. Вскоре я уже был в парке – и бегал, бегал, бегал, но пустился бежать только после того, как Патрик произнёс заветные слова.
Патрик всегда сначала произносил заветные слова. «Беги, малыш, – шептал он. – Беги! Беги-беги-беги!» На самом деле меня не нужно было упрашивать. Просто я хотел, чтобы он это сказал. А когда я бежал, то бегал ради чистой радости погони, бегал, чтобы ощутить пружинистые мышцы ног, почувствовать, как струится по всему телу сила, освежиться на ветру, разогнать ворон, оставить далеко позади всех остальных собак. А ещё я бегал ради Патрика – ведь я знал, что он смотрит на меня, и чем быстрее я бегу, тем ему приятнее, а чем ему приятнее, тем приятнее и мне. Когда я выбегал из рощи и мчался обратно на холм, то старался, чтобы получилось как можно красивее, и вытягивался над землёй при каждом прыжке: ведь я прямо чувствовал, как гордится он тем, как славно я бегаю, чувствовал, как он любит меня, когда я подбегал к нему и он гладил мне шею. Это был самый лучший миг – мы вместе радовались, вместе ликовали.
Но в тот вечер бегать мне не хотелось. И не захотелось, даже когда Патрик произнёс заветные слова. В конце концов я всё же побежал, но только потому, что так хотелось Патрику. И дело не в том, что я боялся темноты, хотя в темноте мне всегда становилось не по себе. Дело в том, что в глубине души я чувствовал: там, в парке, таится какая-то опасность и мне лучше держаться поближе к Патрику. А может, и в том, что поблизости не было других собак, сам не знаю. Мне приходило в голову, что бегать куда веселей, когда есть два-три пса-соперника. Можно было, конечно, погоняться и за ласточками, я это любил, но всё-таки это уже не так интересно. Ведь с ласточками не подружишься. Кроме того, мне их было не победить. Честно говоря, мне ни разу не удавалось подобраться к ласточкам даже близко, но это меня не обескураживало.
Конец ознакомительного фрагмента.