Рождественская оратория
Шрифт:
Вслед за покупкой количество одержимых дьявольской силой в Сунне и окрестностях катастрофически возрастает, ведь покупка съедает все Вернеровы средства, кредиторы наседают, а дом все больше приходит в упадок. И скоро Вернер только и делает, что строчит письма и обвиняет человечество в злобе и гонениях, другой жизни у него нет. Он копит доказательства, отыскивает дьявольщину в лицах клиентов «в минувшую пятницу, когда вы заходили ко мне в магазин». Все магазинные дела ложатся на Сиднера, поскольку Вернер готовит мир к великим открытиям, которые явят всем его истинную натуру. Вместе со своими кошками —
_____________
Много раз Сиднер разглядывал дверь Фанни Удде, с тюлевой занавеской, уложенной в форме песочных часов, но так и не мог решиться нажать на ручку и войти. Однако ж теперь, когда обзавелся шляпой и длинными брюками, да и вырос по меньшей мере сантиметров на десять, наконец-то набрался храбрости.
Китайский колокольчик зазвенел. В магазине было темно, и Сиднер не сразу разглядел Фанни в кресле за прилавком, тяжелую корзину прически и глаза, устремленные на него, растерянно замершего на пороге. Держа шляпу в руке, он легонько поклонился.
— Я вот думаю, можно войти?
— Сиднер! Дорогой, как замечательно, что ты заглянул. Я часто тебя вспоминала, думала, почему же ты не заходишь.
Он огляделся по сторонам:
— Что, нету нынче клиентов?
Коммерсант и коммерсантка. Сам он запер Вернеров магазин всего получасом раньше, была суббота, и он по опыту знал, что после обеда недельный поток покупателей иссякал.
— Почему, — сказала она, — мне жаловаться не на что. Подойди-ка поближе, дай на тебя посмотреть.
Он шагнул к прилавку, положил шляпу, пригладил волосы.
— Рискнул, значит, зайти в одиночку?
— Ну да, я… А Сплендид разве не здесь? — Ввиду столь обидного намека он счел за благо задать этот вопрос. — Я думал…
— Он давненько здесь не появлялся. Все покинули старую даму.
— Вы не старая.
— Ты и волосы помыл. Можно потрогать?
Он наклоняется над прилавком.
— Невозможный ты человек, Сиднер, зайди сюда. Мне так далеко не дотянуться.
Сиднер покорно зашел за прилавок, стал с нею рядом.
— До чего же красивые и мягкие волосы. Женщинам такие нравятся. И на затылке тоже. Нагнись еще немножко, я потрогаю. Ты очень вырос с тех пор, как я последний раз тебя видела. И пахнет от тебя приятно, впрочем, в твоем магазине есть из чего выбрать. И выбирать надо только самое лучшее! — Она улыбнулась ему, ноздри затрепетали. — Старым женщинам это по душе. Ведь ты, наверно, думаешь, что я старая?
— Нет.
— Наверняка думаешь.
— Уверен, что не думаю.
— Будь честным, Сиднер. Со мной надо всегда быть честным. Всегда. Нельзя окружать себя льстецами. Верно?
— Я как-то не думал об этом.
— Но ты это запомнишь. Ну скажи честно. Чем я, по-твоему, особенно стара?
— Не знаю.
Ему нравились легкие нервные подрагивания ее губ, легкие складочки в уголках рта, странные серые глаза, которые тщетно пытаются удержать мгновения настоящего, однако ж зачастую ускользают в грезах прочь, за окна.
— Лицом?
— Тетя Фанни, милая, я правда ничего такого не думаю.
— Но ты же видишь у меня морщинки? Чувствуешь?
— Нет. — Он бы рад убраться отсюда, уйти, однако Фанни мягко держит его запястье.
— Как ты можешь почувствовать, если стоишь руки по швам. Ты потрогай.
Он выполняет ее просьбу. Кожа у Фанни такая гладкая, что он невольно восклицает:
— Нет тут никаких морщин!
— Какие у тебя красивые руки. Я сразу заметила, еще когда ты 6 первый раз приходил. Да, прошлый раз. Я тогда подумала, что руки у тебя совершенно необыкновенные. Пугливые и все-таки любопытные. Руки, которые знают, что должны прикоснуться к миру. Например, к моему телу?
Сиднер сглотнул. Так, что ли, Сплендид проводил у нее время? Он сообразил, что был уверен, будто Сплендид почти всегда навещал Фанни, прежде чем зайти к нему. Будто здесь и вот так он черпал толику знаний о мире. Может, она и с другими своими покупателями так же разговаривала? Его бросило в жар, когда она опять взяла его руки и положила их себе на грудь. Он зажмурился.
— Ну так как?
— Нет. Только я ведь не знаю, я никогда…
— Тогда я могу сказать: они не старые. Но что же в таком случае, скверный мальчик?
Он вовсе не считал ее старой, тем не менее надо было что-нибудь сказать, чтобы положить конец этому тягостному сеансу.
— Волосы, наверно? Эта ваша прическа, тетя Фанни.
— О, понимаю. — Она ублаготворен но и изящно откинулась на спинку плетеного кресла и мечтательно устремила взгляд в окно. Руки у Сиднера еще горели, когда она тихо, почти шепотом спросила: — Как по-твоему, докуда они достают?
— До плеч-то наверняка.
Она наклонилась к нему.
— Не угадал! Попробуй еще раз.
— До талии?
Тут он увидел, как она смеется, громко, весело, и под прикрытием этого смеха она опять притянула к себе его руку, провела ею по спине и остановила на пояснице.
— Такое тебе в голову не приходило, верно?
— Вот это да. Никогда не видел таких длинных волос.
— Еще бы! Мало кому доводилось видеть. Но в один прекрасный день, Сиднер… В один прекрасный день ты…
Тут китайский колокольчик опять зазвенел, и они отскочили друг от друга, как перепуганные птицы. По знаку Фанни Сиднер схоронился за двойными красными драпировками, мягкими, обволакивающими, тяжелыми. Он стоял в ее квартире, еще ничего почти не видя, одурманенный запахом духов и женщины. Никогда прежде он не видал такой странной комнаты. И сама Фанни представала здесь в ином свете — кругом фотографии Свена Гедина, его книги. «От полюса до полюса». «От Туркестана до Тибета». «На просторах Азии». А посреди комнаты — огромный черный рояль. О, руки у него задрожали, он подбежал к фортепианной скамье и, не задумываясь, заиграл «Von fremden L"andern»[43] Шумана, как бы убегая дальше, в очередные двери. Откинул голову назад и уплыл прочь. Никогда ему не доводилось играть на таком инструменте! Звуки уносили его вдаль, лишь немного погодя он услышал из магазина голоса, приглушенные, спокойные, но только после нескольких реплик узнал голос Сельмы Лагерлёф.