«Рождественские истории». Книга седьмая. Горький М.; Желиховская В.; Мопасан Г.
Шрифт:
В деревне не спали. Пели петухи, обманутые всеми этими звуками, а проходя мимо хлевов, можно было слышать, как шевелились животные, разбуженные этим гулом жизни.
Приближаясь к деревне, Жюль вспомнил о Фурнелях.
– Вот их лачуга, – сказал он, – войдем!
Он стучал долго, но напрасно. Наконец нас увидела соседка, вышедшая из дому, чтобы идти в церковь.
– Они пошли к заутрене, господа, помолиться за старика.
– Так мы увидим их при выходе из церкви, – сказал мне Жюль.
Заходящая луна серпом выделялась
Сквозь открытую дверь церкви виднелся освещенный амвон. Гирлянда дешевых свечей освещала середину церкви, а в левом ее приделе пухлый восковой младенец Иисус, лежа на настоящей соломе, среди еловых ветвей, выставлял напоказ свою розовую, жеманную наготу.
Служба началась. Крестьяне, склонив головы, и женщины, стоя на коленях, молились. Эти простые люди, поднявшись в холодную ночь, растроганно глядели на грубо раскрашенное изображение и складывали руки, с наивной робостью взирая на убогую роскошь этого детского представления.
Холодный воздух колебал пламя свечей. Жюль сказал мне:
– Выйдем отсюда! На дворе все-таки лучше.
Направившись домой по пустынной дороге, пока коленопреклоненные крестьяне набожно дрожали в церкви, мы снова предались своим воспоминаниям и говорили так долго, что служба уже окончилась, когда мы пришли обратно в деревню.
Тоненькая полоска света тянулась из-под двери Фурнелей.
– Они бодрствуют над покойником, – сказал мой кузен. – Зайдем же наконец к этим беднягам, это порадует их.
В очаге догорало несколько головешек. Темная комната, засаленные стены которой лоснились, а балки, источенные червями, почернели от времени, была полна удушливого запаха жареной кровяной колбасы. На большом столе, из-под которого, подобно огромному животу, выпячивался хлебный ларь, горела свеча в витом железном подсвечнике; едкий дым от нагоревшего грибом фитиля поднимался к потолку. Фурнели, муж и жена, разговлялись наедине.
Угрюмые, с удрученным видом и отупелыми крестьянскими лицами, они сосредоточенно ели, не произнося ни слова. На единственной тарелке, стоявшей между ними, лежал большой кусок кровяной колбасы, распространяя зловонный пар. Время от времени концом ножа они отрезали от нее кружок, клали его на хлеб и принимались медленно жевать.
Когда стакан мужа пустел, жена брала кувшин и наполняла его сидром.
При нашем появлении они встали, усадили нас, предложили «последовать их примеру», а после нашего
Помолчав несколько минут, мой кузен спросил:
– Так, значит, Антим, дед ваш умер?
– Да, сударь, только что кончился.
Молчание возобновилось. Жена из вежливости сняла со свечи нагар. Тогда, чтобы сказать что-нибудь, я прибавил:
– Он был очень стар.
Его пятидесятисемилетняя внучка ответила:
– О, его время прошло, ему здесь больше нечего было делать!
Мне захотелось взглянуть на труп столетнего старика, и я попросил, чтобы мне его показали.
Крестьяне, до той минуты спокойные, неожиданно взволновались. Они вопросительно и обеспокоенно взглянули друг на друга и ничего не ответили.
Мой родственник, видя их смущение, настаивал.
Тогда муж спросил подозрительно и угрюмо:
– А на что вам это?
– Ни на что, – ответил Жюль. – Но ведь так всегда делается; почему вы не хотите показать его нам?
Крестьянин пожал плечами:
– Да я не отказываю, только в такое время это неудобно.
Множество догадок мелькнуло у каждого из нас. И так как внуки покойника по-прежнему не двигались и продолжали сидеть друг против друга, опустив глаза, с теми деревянными недовольными лицами, которые словно говорят: «Проваливайте-ка вы отсюда», – Жюль сказал решительно:
– Ну, ну, Антим, вставайте и проводите нас в комнату старика.
Но крестьянин, хотя и покоряясь, хмуро ответил:
– Не стоит беспокоиться, его там уже нет, сударь.
– Где же он в таком случае?
Жена перебила мужа:
– Я вам скажу. Мы положили его до завтра в хлебный ларь; больше нам некуда было его деть.
Сняв тарелку с колбасой, она подняла крышку со стола, нагнулась со свечой, чтобы осветить внутренность огромного ящика, и в глубине его мы увидели что-то серое, какой-то длинный сверток, из одного конца которого высовывалось худое лицо с всклоченными седыми волосами, а из другого – две босых ноги.
То был старик, весь высохший, с закрытыми глазами, закутанный в свой пастушеский плащ и спавший последним сном среди старых черных корок хлеба, таких же столетних, как и он сам.
Его внуки разговлялись над ним!
Жюль, возмущенный, дрожа от гнева, закричал:
– Да почему же вы не оставили его на его кровати, мужичье вы эдакое?
Тогда женщина расплакалась и быстро заговорила:
– Я все вам скажу, сударь; у нас только одна кровать в доме. Раньше мы спали на ней вместе с ним: ведь нас было всего трое. Когда он заболел, мы стали спать на земле, а в такие холода, как сейчас, это тяжело. Ну, а когда он помер, мы так и сказали себе: раз он теперь больше не страдает, зачем оставлять его в постели? Мы отлично можем убрать его до завтра в ларь, а сами ляжем на кровать, потому что ночь будет холодная! Не можем же мы спать с покойником, господа!..