Рождественские туфли
Шрифт:
— Что именно сказал врач?
— Операция назначена на понедельник.
Джек снова ощутил биение сердца.
— И сразу после этого начнут курс химиотерапии.
— А какие прогнозы? Они что-нибудь сказали?
— Нет.
— А говорили, какие обычно шансы у таких пациенток?
— Нет.
Джек догадывался, что раз врачи ничего не сказали, то, значит, прогноз неблагоприятен. Совсем неблагоприятен.
Мэгги открыла глаза и поняла, что на несколько минут забылась, уйдя в воспоминания. Она с трудом села повыше и прислушалась к разговору Натана и матери, трудившихся на кухне над печеньем. Когда Эвелин открыла духовку, чтобы вынуть очередной противень с Санта-Клаусами, ванильный аромат волной затопил гостиную. Мэгги
— О Боже, помоги мне, — взмолилась она. — Я не хочу оставлять своих детей. Я не хочу бросать их. — Она могла бы стерпеть страдания, причиняемые ей болезнью, но боль в сердце была непереносима. Но тут к ней подбежал Натан с блюдом свежевыпеченных и покрытых разноцветной глазурью Санта-Клаусов и плюхнул его перед ней на одеяло.
— О, да вы только посмотрите на них! Ты стал настоящим кондитером! — восхитилась Мэгги. Она утерла глаза, надеясь, что Натан не заметил ее слез. Мальчик радостно суетился возле кровати, поднимая изголовье в верхнее, удобное для сиденья, положение.
— Пора делать бороду! — крикнул Натан и умчался обратно на кухню за миской с кокосовой стружкой. Потом они вместе посыпали улыбающихся Санта-Клаусов искрящимся кокосом, вдавливали белые крошки в бороды, разговаривали и смеялись.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Декабрь 1985 года
Человек рождается сломанным. Всю жизнь он чинит себя. А Божья милость — это инструмент.
Моя мать, Эллен Лэйтон, каждый год, сколько я помню, устраивала на Рождество большой праздник. Когда я и мой брат Хью были еще маленькими, праздник начинался утром в субботу. Нас будили запахи бекона и оладий, доносившиеся из кухни, причем оладьи были необычные — в форме снеговиков. Потом всей семьей мы садились в машину и отправлялись на ферму Джона Херли, старинного друга моего отца. Там, во владениях Джона, мы шли в лес — выбирать елку. Понравившееся дерево мой отец, Альберт, рубил топором, позволяя и нам с братом сделать один-два осторожных удара. Даже позднее, уже имея маленькую удобную бензопилу, отец настаивал, чтобы рождественская елка была срублена этим топором — древним орудием, доставшимся ему еще от дедушки, — поскольку такова была традиция. Прибыв домой, мы с отцом принимались устанавливать елку, а мама и Хью доставали с чердака рождественские украшения и елочные игрушки, которые мама собирала годами. Потом мама пела и танцевала с папой, а мы с братом наряжали елку, стараясь не обращать внимания на глупое поведение родителей.
В такие дни мама бывала счастливее, чем когда-либо. Она буквально лучилась радостью, заражая ею и отца: обычно он засыпал в половине седьмого, поскольку вставал на работу в пять утра, но в рождественский вечер не ложился допоздна. Мамин энтузиазм захватывал всю семью, и мы тоже пели и развешивали по дому украшения до тех пор, пока каждая веточка, каждый стеклянный шар из маминых запасов не занимали свое место. Потом мы с Хью выросли, недавно умер папа, но мама по-прежнему отмечала Рождество, теперь вместе со своей соседкой, тоже вдовой. Да, они остались одни, но это не означает, что красота главного зимнего праздника перестала радовать их. С появлением внуков рождественские елки вновь обрели былой размах, за одним лишь исключением: теперь мы не ездили на ферму Херли за елкой, а покупали ее на парковке возле супермаркета. Это экономило время, а кроме того, магазинные ели были пышнее, гуще и выше, чем те, что приволакивал когда-то из леса отец.
За несколько недель до Рождества мы с Кейт посадили девочек в «мерседес» и отправились в короткий путь к дому моей матери. Она прожила в этом кирпичном доме уже более сорока лет, и каждый год, даже теперь, в возрасте шестидесяти восьми лет, к Рождеству она неизменно украшала фасад. Гирлянды из остролиста и плюща обвивали дверной проем, на двери висел огромный венок из еловых веток, на каждом окне красовались веночки поменьше, но тоже увитые алыми бархатными ленточками. Электрические свечи бросали цветные сполохи на снег возле дома. Гирлянды мигающих фонариков прятались в ветках тисов и можжевельника. Более высокие деревья во дворе служили фоном для композиции из деревянных кукол, изображающей сцену Рождества Христова.
Будучи маленькими мальчиками, мы с Хью всегда помогали маме расставлять фигуры. Она купила этих самодельных кукол много лет назад, на одной из распродаж. И хотя в ее доме было множество ценных антикварных предметов, она всегда говорила, что дороже всего ей именно этот двадцатидолларовый вертеп. С самого раннего детства мы с братом понимали, что это не простые куклы, но все же каждый год мама заново объясняла нам значение Рождества Христова. «Это самое чудесное событие во всей жизни Христа, мальчики, — говорила она. — Не то, что Он восстал из могилы. Он ведь сын Бога — а уж Бог, конечно, сможет оживить собственного сына. Вам так не кажется? — В этом месте мы с готовностью кивали. — Нет, самым удивительным и непостижимым в жизни Христа является то, что Он захотел оставить красоту небес, чтобы спуститься на Землю и жить здесь среди нас как простой человек. И можно было бы ожидать, что Иисус, как Царь всех Царей, захотел бы родиться во дворце, а вовсе не в грязном сарае. Вот что самое волшебное в жизни Христа! — восклицала мама, придвигая фигуру Иосифа чуть ближе к Марии. — Вот почему Рождество — это особый праздник. В Вифлееме появился малыш Иисус — малыш, которому суждено будет прожить жизнь слуги, а не царя. — Включив установленный за спинами пастухов прожектор, освещающий ясли для кормления скота, где лежал младенец, мама продолжала: — В этом красота и неповторимость Рождества, и вот почему мы будем устанавливать вертеп год за годом — как напоминание. Не правда ли, замечательное напоминание?» — И мы снова принимались кивать.
После кончины моего отца развешивать украшения маме помогал ее сосед, Далтон Грегори. Еще он чистил от снега дорожку и подъезд к дому, хотя мама никогда не просила его об этом, а надо сказать, что зимой 1985 года уборка снега была нелегкой задачей. Далтон и его семья были первыми чернокожими, поселившимися в этом районе. Произошло это двадцатью годами раньше, и, когда на улицу въехали грузовики с мебелью и хозяйственным скарбом, моя мать тут же вышла встретить новых соседей с блюдом сандвичей. В те годы Далтон преподавал в старших классах историю, а его жена Хедди работала медсестрой. В 1976 году Далтона назначили школьным инспектором всей округи, но, как бы ни был он занят, в тот день, когда нужно было помогать моей маме украшать к Рождеству дом, он обязательно находил время. Мама была старше Далтона на двадцать лет, и тем не менее они стали не просто хорошими соседями, а настоящими друзьями. Когда я вышел из машины, то застал Далтона за развешиванием фонариков теперь уже на его заборе.
— Счастливого Рождества, Далтон! Как всегда, дом украшен превосходно.
— Надеюсь. Твоя мать чуть до смерти не заморозила меня из-за этих гирлянд.
— Почему ты из года в год помогаешь ей, Далтон?
— Потому что в этой жизни я боюсь всего трех людей: свою мать, свою жену и твою мать. А в Рождество порядок обратный!
Мама распахнула входную дверь и крикнула «С Рождеством!» так громко, что, наверное, разбудила пациентов Хедди в реанимации. Ханна и Лили подбежали к бабушке и обхватили ее своими маленькими ручками.
— А вот и мои рождественские малышки! — Мама принялась их целовать и обнимать с такой силой, что вскоре они захихикали и стали вырываться из ее объятий. Пройдя к забору, она шутливо окликнула Далтона: — Ну, а где же твои рождественские малыши?
— Дай моим отпрыскам еще немного времени, — устало покачал головой сосед. — Когда-нибудь и они научатся делать детей, и ты больше не будешь единственной несносной бабушкой в квартале!
— Может, и так, но титул первой бабушки останется за мной!