Рождество приходит к нам. Рассказы и стихи для детей
Шрифт:
Вдруг все пропадает – и сарай, и ясли, и пастухи…
Опять перед Машей царский пышный дворец, и на троне опять царь в короне сидит. Суров он и грозен, как темная туча. Глаза его злобой пылают. Он облокачивается на ручку трона и говорит: «Волхвы осмеяли, обманули меня! Я сказал им, чтобы они разведали о Младенце и известили меня… А они не зашли ко мне и иным путем возвратились в страну свою…» Вдруг он порывисто поднимается с трона; корона ярко блещет на голове… «Воины! Сюда! Ко мне!» – зовет он громким голосом. И отовсюду бегут к нему воины в железных шапках, в железных латах, с копьями, с секирами, с мечами, с бердышами; клики воинов, стук и бряцанье оружия сливаются в один неясный гул. Маша дрожит, замирает со страху… Царь говорит своим воинам: «Идите и избивайте в Вифлееме и в окрестностях его всех младенцев до двух лет! В числе их вы, наверное, убьете и того Младенца, которому ходили
В это время, откуда ни возьмись, является ее хозяин-великан. При нем грозный царь кажется Маше совсем маленьким человеком. И Иван-великан говорит царю: «Не перебить тебе, Ирод, всех младенцев! Да и напрасно ты избиваешь их… Христос жив!..» Едва он проговорил эти слова, как черные тучи заклубились над землей, грянул гром, поднялся страшный вихрь, и в том вихре все исчезло – и пышный дворец, и железные воины, и царь Ирод с троном и с сияющей короной… Стало тихо, тихо… И слышит Маша чудесное пение… Словно музыка, доносится до нее это пение откуда-то издалека, как будто с облаков. Не ангелы ли то поют?
Маша открывает глаза.
Ясное зимнее утро уже заглядывало в окна хаты. Ветер стих; вьюга умчалась. Снег ослепительно блистал в золотисто-розовых лучах восходящего солнца. Яркое, голубое небо раскидывалось над землей. Метель прошла, как сон; ее как не бывало…
В душе Маши так же, как и за окном, было спокойно, ясно и светло… А в ушах ее все еще отдавалось тихое, дальнее пение, лившееся, словно с заоблачных высот:
«Слава в вышних Богу, и на земле мир…»
С.М. Макарова
Рождественский фонарь
– Ну что? Все есть? – спрашивает паренек, выбегая на улицу и останавливаясь перед веселой толпой мальчиков.
– Все, как есть все, – отвечает торжественно один из них, – только свечей мало, кабы еще парочку добыть, так большущую вещь смастерили бы.
– Нате, вот целешеньких две притащил, – перебивает его радостно пришедший, подавая две сальные свечки. – У тятьки выпросил. Уж и ругал-то он меня, за волосы оттаскать обещался, а все ж дал! Да вот еще красной бумаги лист выпросил, как жар горит, ажно больно глазам глядеть.
– Молодец, Филька! – закричали пареньки.
– Куда ж мы? – спрашивает весь сияющий Филька.
– Да к Степке, у него в доме никого, одна бабушка с малыми возится.
– К Степке так к Степке!
И вся гурьба ребят повалила по направлению к небольшому, старому, низенькому домику.
– Никак, наши воротились! – говорит худая старушонка, заслышав топотню в сенцах. – Что так-то больно раненько! – И она направляется к двери в ту самую минуту, как толпа парней, со Степкой во главе, остановилась в сенцах, не смея войти. – Ну что ж вы там в горницу нейдете? – говорит ласково старушка.
Ребята захихикали и выдвинули вперед Степку, тот шагнул через порог, а за ним и все.
Старушка в удивлении попятилась, затем строго крикнула:
– Чего набрались, пострелята?
– Бабушка, родненькая, – начал ласковым голосом Степа, – вещь мастерить хотим.
– Так вам и позволю! Всю горницу вверх дном поставите.
– Смирнешенько посидим, – завопили все, – пусти только!
– Хозяев дома нет, а я вас пущу! Как бы не так.
– Бабушка, пусти, – просит плаксивым голосом Степа. – У нас все с собой, только вот вещь мастерить позволь.
– Ну вас! Только, чур, не баловать, а то вот чем угощу. – И она показала им большую кочергу, которой мешала в ярко топившейся печке.
Ребята быстро разместились, повытаскивали из-за пазухи – кто лоскут цветной ткани, кто кусок сала или масла, тщательно завернутый в бумагу, кто мучицы на клейстер, кто ленту, кто картинку. Самый опытный из них, Трошка, торжественно выложил тонкие, гибкие прутики молодого ивняка и принялся мастерить вещь и оклеивать лубочными, пропитанными маслом картинками. Работы было немало всем. Говором и хохотом наполнилась вся изба, и как ни грозила кочергой
«Бабушка, ниточек», – просит один. «Вот кабы воску», – говорит заискивающим голосом другой. «Ишь, игла сломалась, а другой нет», – закидывает третий, поглядывая на бабушку. Та ворчит, но дает все, да еще в печку картошек в золу положила. Ребята лукаво переглянулись при виде этого крупного картофеля.
– А ну, ребята, – крикнул Трошка, – давай повторим стих!
Все разом гаркнули было «Рождество твое», да так громко, что спавший за занавеской ребенок испугался и заплакал, и тут кочерга бабушкина так ловко прошлась по спинам и затылкам певчих, что они разом смолкли. Басистые и дискантовые голоса обратились в хныканье, просьбы не гнать и в торжественные обещанья больше не горланить. По мере того как формы фонаря стали определяться, бабушка смиловалась и с удовольствием разглядывала работу. Ей вспомнилось ее детство и виденный ею в первый раз в жизни фонарь, вспомнились ей при этом восторг и удивление, с которыми она его рассматривала, чувство праздника, охватившее ее при этом светлом видении и славлении. Пение ребят и светлый образ, выделявшийся в темноте ночи, ей показались тогда чем-то неземным, часто потом она видела во сне светлую звезду, украшенную пучками разноцветных лент и лоскутков. Вспоминались ей и девичьи субботки. Уж как весело бывало на этих субботках! Были две молодые вдовы Алтова да Пре-снина, так уж у них такой пир всегда шел, что весь год помнился. Примостят они, бывало, у печки скамейки, одна повыше другой, наставят разных закусок, девушки разоденутся и сидят на скамейках, словно картины писаные. Для парней скамьи у дверей припасены. И купеческие сыны не брезговали бывать на субботках и разных лакомств и закусок нанесут полные узлы. А фонарь-то какой девушки мастерили! Хорош тот, что пареньки клеят, но их был еще лучше. Уж как Потап Ильич малевал на том фонаре Иродово мученье в аду да убиение младенцев, так уж никто лучше его не распишет. А уж на ясли, волхвов и Страшный суд так и купцы заглядывались. Засветят девушки в фонаре десяток свечей и начнут славленьем, а песни поют, да какие песни – одна другой лучше! А прибаутки так и сыпались. Вот и она познакомилась на субботках со своим муженьком. Что ж, хорошо ведь как прожила она со своим Пахомычем, не дал ему только Господь долгого веку. Господня воля! И вдовой живется ей не ахти как худо: невестки ее берегут, почитают, внуки как красные яблоки в саду, молодость как вспомнится, так сердце встрепенется. Пойдут, бывало, девушки с фонарем из дома в дом, и в каждом-то им всего припасено. Натешатся девушки фонарем и ребятишкам отдадут, те на салазки поставят – и марш Христа славить. Иные подростки мастерски про Ирода певали, хоть кого распотешат.
– А что, ребята, – обратилась она к работавшим, – дай я вас старой песне научу.
– Научи, научи, бабушка! – закричали ребятишки.
Старуха одернула кофту и затянула дребезжащим голосом:
Шел, перешел месяц по небу,Встретился месяц с ясною зарею.– Ой, заря, где ты у Бога была?Где ты у Бога была, где теперь станешь?– Стану я в Ивановом дворе,В Ивановом дворе, в его горенках,А во дому у него да две радости,Первая радость – сына женити,А другая радость – дочку отдати.Будь здоров, Иван Герентьич,С отцом, с матерью, со всем родом,Со Иисусом Христом, Святым Рождеством!– Мы песню эту Трофимычу споем, – решил Трошка. – У него сын жених и дочь подросток. А голосу-то научи!
– Вот погодите, малый встанет, так поучу.
Вскоре и малый поднялся, и песня громко парням пропета. Вот уж и солнышко заходит, того гляди, хозяева приедут – пора по домам. Собирают парни все свое добро, фонарь на палку у печки ставят, бумагой закрывают – пусть попросохнет в тепле, – а сами бегут веселой гурьбой на улицу.
Бабушка принимается мыть и скрести стол, слегка охает и головой покачивает: