Рубежи
Шрифт:
Второй остров бугрист и совершенно гол. Его порядочно испахали снарядами и бомбами. Река, сжатая островами, бурлила. Иногда над нами проплывала «рама», самолет-разведчик. Медленно, осмотрительно. А когда из облаков вываливались наши «ястребки», она, зло огрызаясь пулеметным огнем, поворачивала и убиралась восвояси.
Западный берег постепенно повышался, образуя по всему горизонту высоту — увал. На нем укрепились фашисты. Оттуда хорошо просматривался и наш низменный берег, и река.
Левее островов на том берегу дымилась деревня.
Понтоны собрали быстро, без затруднений. Они очень просты: надувные лодки, сверху доски — палубы. Уключины и весла. Моему отделению достались два трехтонных парома. Три тонны — это грузоподъемность. Загодя погрузили ящики с патронами и гранатами. Ждали сумерек. И лишь они загустели, Курнышев сказал:
— Ну, друзья, в путь! Вас там заждались!
Течение резко подхватило оба парома. Вырвались из протоки и навалились на весла. Не так-то просто оказалось совладать с течением: с великим трудом сумели преодолеть сопротивление воды. Теперь двигались поперек реки, медленно, но верно. Немцы и ночью постреливали, но неприцельно. Несколько снарядов глухо ухнуло в воду, два огненно всплеснулись на песчаном берегу.
Нас ждали. Еще не доплыли до берега, как из заранее отрытых окопов выскочили бойцы и бросились в воду, нам навстречу. Подхватили паром и дружно выволокли на берег. Лейтенант, их командир, обнял меня и сказал растроганно:
— Спасибо! Ой, какое спасибо! Выручили, славяне, да еще как — и сами не ведаете!
Солдаты хватали с парома ящики с боеприпасами и исчезали в темноте. Бегом, бегом, без лишних слов. Мигом опорожнили оба парома. Лейтенант спросил:
— Еще приплывете?
— Если успеем до рассвета.
— Поторопитесь!
— За нами идут другие паромы!
— Ну, тогда порядок в гвардейских частях! — Лейтенант повеселел и растворился в сумерках. На обратном пути нам повстречались три парома, которые вели ребята из нашей роты.
Утром на берегу стало многолюдно. Прибыли основные силы. Поступил приказ — переправу вести и днем. На девятитонный паром погрузили две пушки-«сорокапятки», лошадей, ящики со снарядами. С ними орудийная прислуга. Утяжеленный паром двигался по протоке медленно и, повинуясь дружным усилиям гребцов, стал натруженно преодолевать течение, держа курс на западный берег. Мы с замиранием сердца следили за ним: что-то будет?
Фашисты, видимо, обалдели от такого нахальства: средь бела дня осмелились выйти на реку, да еще на тихоходной колымаге, — и сначала не стреляли. Зато, когда паром достиг середины, они как взбеленились: всей своей артиллерией грянули по парому. Вмиг вокруг взбурунилась вода. Один снаряд угодил прямо в паром. Люди попрыгали в реку, раздалось пронзительное ржание смертельно раненной лошади. Пушки утонули. Еще одно попадание — и от парома ничего не осталось. В воде мелькали головы уцелевших бойцов, их сносило вниз по течению. Лошадь с белой гривой споро плыла к западному берегу.
С обидным опозданием заговорили наши пушки всех калибров. На увале западного берега встала черная стена разрывов. Появились штурмовики и принялись утюжить вражеские позиции. Штурмовики имели эрэсы, проще говоря, авиационный вариант «катюш». Впервые их работу мне пришлось наблюдать под Бобруйском. Переправа ожила. Немцы, конечно, постреливали, но как-то трусливо. И сразу притихали, как только вступали в дело наши пушкари.
Иногда на увал выкатывались самоходки и торопились пострелять по реке. Но в спешке не так-то просто поразить движущийся паром. Немедленно включалась наша артиллерия, и самоходки пятились за увал. Не каждой удавалось скрыться.
Рота работала день и ночь. От усталости весла валились из рук. Мозоли полопались, первое время сильно саднили, а потом превратились в тугие надавы, которые уже ничто не брало. Курнышев поочередно отправлял нас на часок-другой соснуть. Только разоспишься, как чувствуешь, что тебя настойчиво трясут за плечо — пора!
Был у нас неприметный боец Мальцев, родом из-под Красноярска. В роте он появился осенью сорок второго. Увалистый, неторопливый. А старшина любил, чтобы солдат крутился чертом. Мальцев же пока сапоги натянет, пока в строй встанет… Старшина кипит:
— Боец Мальцев, почему позднее всех встали в строй?
— Да вот у меня портянка, однако…
— Брось сказочки! Я тебе такую портянку дам!
— Извиняйте, товарищ старшина…
— Два наряда вне очереди!
— Есть два наряда вне очереди!
Не смог старшина переломить характер человека. По-моему, и сам Мальцев мучился от того, что такой. Слабость скрывал за добродушной улыбкой: мол, я ведь ничего, два наряда вне очереди переживу, зато кто-то из парней побольше поспит.
На переправе Мальцев трудился, как вол. Откуда и силы у человека взялись. Обходился без сна все двадцать четыре часа в сутки. Вроде заработал в нем таинственный аккумулятор, заряжавший его бодростью и силой. Даже старшина, суровый и бескомпромиссный, и тот качал удивленно головой, приговаривая:
— Не оценил… Нет, не оценил…
Мальцев работал ночь. Утром Курнышев приказал подменить его и хоть силой, но уложить спать. Мальцев повиновался неохотно. Сдал паром и уже направился на отдых, когда шальной снаряд разорвался рядом. Мы похоронили солдата прямо в дамбе, установили скромный обелиск. Мальцева посмертно наградили орденом Отечественной войны II степени.