Шрифт:
Хилья Сула Тавасшерна
Ручей
В лесу было тихо и прохладно. Дремали птицы, гнал ветер, лишь ручеек непоседа не знал покоя. День и ночь мчался он неугомонно вперед. Все, что попадалось ему на пути, увлекал он за собой вниз по мшистому горному склону, но узловатым корням деревьев и поросшим вереском кочкам. Он беспечно подхватывал ветки и мох, увядшие листья, песок, щебень и гальку, не
– Ах, эта счастливая, беспечная юность!
– шептали друг другу кусты.
– До чего же ты весел, бурный ручей!
И ручей улыбался, послушно и безропотно, а в сердце его, скрытом в глубине, покоя не было: там все кипело и бурлило. Опустишь руку в воду - и сразу почувствуешь: сверху холодно, внизу тепло. Однажды тихой ночью испустил ручей такой тяжелый вздох, что его можно было услышать издалека. Но все спали. И только старая ель, опустившая корни в воду, слышала этот вздох воспоминания юности не давали ей уснуть. Ель хотела наклониться, да не могла она была слишком старая и утратила гибкость.
– Ты почему вздыхаешь? О чем же это ты можешь печалиться, мой юный друг? участливо спросила она.
– Как же мне не печалиться, - с грустью отвечал ей ручей, - ведь я ни на что на свете не гожусь.
– Кто это сказал?
– удивилась ель.
– Это все говорят, да, да, все, - отвечал ручей.
– Говорят, что я мутный. Цветы жалуются, что не могут смотреть в меня, как в зеркало, а молодая жена лесника не желает даже полоскать пеленки малыша в моей воде. Лесные звери, что приходят на мой берег утолить жажду, убегают прочь, а вечерняя звезда, сияющая надо мной, бледнеет, отражаясь в моей мутной воде. О, я знаю, что ни на что не гожусь, что меня никто не любит.
И ручей заплакал навзрыд, как плачут лишь в юные годы.
– Бедняжка, - ласково сказала ель, - почему же ты позволяешь мутить свою воду? Почему принимаешь всякую грязь и сор, что встречаются тебе на пути?
– Ах, что же я могу поделать! В моем доме, там, далеко, в горной расселине, так много сора, а ветер наметает его туда с каждым днем все больше и больше. Как же я могу быть чистым и прозрачным?
– Можешь, - сказала ель, - если только сильно захочешь. Не давай тому, что встречается тебе на пути, пачкать себя! Избегай того, что несет грязь, питайся каплями дождя и росы!
– Мне так тяжело, и никто не хочет помочь мне, - плакал ручей.
– Ты забываешь обо мне!
– Ты стара и не можешь меня понять! Твое дело поучать и судить, а любить ты не в силах.
– Ты так думаешь?
– сказала ель с тяжким вздохом.
– А знаешь ли ты, что сердце может биться молодо и пылко, даже когда волосы поседели? Проживи с мое и узнаешь, что любовь всегда молода. Полно горевать, может, я все же сумею помочь тебе.
Тут ель протянула одну из своих рук и опустила ее вниз к ручью. Она хотела показать ручью свою дружбу: под старой корой билось горячее сердце. Рука ели опускалась все ниже и ниже. Вдруг послышался сильный треск - старая толстая ветка сломалась и упала поперек ручейка. Ручей подпрыгнул, так что вода вспенилась и забурлила, но скоро успокоился и поплыл дальше.
– Подумать только!
– сказала жена лесника несколько дней спустя, - до чего чистым и прозрачным стал наш ручей, вот чудеса-то, мне даже охота искупать в нем своего карапуза.
– Как это прекрасно!
– шептали цветы.
– Теперь мы можем глядеться в него.
– Теперь можно освежиться чистой, прохладной водой, - говорили зайцы и белки и не спешили уходить с берега ручья.
А вечерняя звезда, висевшая на макушке ели, любовалась своим отражением в воде.
Видя и слыша все это, ручей весело мчался к своей цели - к морю и свободе, и сердце у него замирало от счастья.
А ель стояла, купая корпи в воде, как всегда спокойная и серьезная, и ласково глядела вниз на своего дорогого счастливого друга. Ведь это она своей сильной рукой замедлила дикий бег ручья, своими веточками и иголками она преградила путь щебню и мусору, пропуская лишь прозрачную, чистую воду. Догадывался ли об этом ручей? Был ли он благодарен ей за это?