Ручьи весенние
Шрифт:
Леонтьев долго молчал. Потом сказал сухо, официально:
— Товарищ Стругова, убирайте рожь всеми способами. Пускайте лобогрейки, косите вручную, жните серпами, но убирайте, не прекращая работы и в дождь!
— Андрей Никодимович, я снова вынужден захватить вас к нашим памирцам, — секретарь райкома посмотрел на Корнева.
«Очень хорошо, что вынужден», — радостно просияв, подумал Андрей.
— Вчера звонила мне агроном Стругова, — продолжал Леонтьев. — «Вы бы, — говорит, — опротестовали в крае повышенные планы сева в горах», и я чувствую — дрожит. Люблю молодежь, которая,
Это было смешно, но ни Леонтьев, ни Андрей даже не улыбнулись.
Одолели уже два утомительных перевала. Чем ближе подъезжали к колхозу имени Жданова, тем теснее становились ущелья, а горы выше и каменистей. В прошлый раз секретарь райкома и главный агроном проезжали здесь зимой. Снега скрывали пни и камни. Теперь на желтеющие по уступам посевы ржи и зеленые, как лук, пшеницы страшно было смотреть: из хлебов выпирали обломки скал, обгорелые пни.
Дорога то срывалась в пенистые речонки, то уступами ползла в гору. Выбоины и камни, камни и выбоины… Путников бросало в машине из стороны в сторону.
— И на вездеходе хоть плачь, как же тут комбайны протаскивают? — ворчал шофер, качая головой.
Андрей наблюдал слабый пахотный слой, смотрел на жалкие, как можжевельник, березки, цепляющиеся за глыбки земли. «Процесс почвообразования здесь, конечно, далеко еще не закончен, — думал он. — Потревоженный плугом тонкий покров земли на камнях легко смоет дождями, сорвет ветрами, и вся созидательная работа природы будет отброшена на тысячу лет назад. Тогда эти районы станут непригодны и для скотоводства…»
— Комбайн! Смотрите, комбайн! — не то с испугом, не то с любопытством крикнул секретарь.
Действительно, по крутому косогору тащился комбайн. Леонтьев и Корнев вышли из машины и направились наперерез.
Обжатые кромки узкой полосы ржи были так причудливы, что полоса напоминала удлиненный неправильный многоугольник с самыми неожиданными углами. Трудно было представить тракториста, выпахавшего эти узоры меж камней и берез, но еще труднее было представить работу комбайнера: как он, бедняга, выкашивал все эти выемки, взлобки и косогоры. Право, комбайнер тут должен быть искуснее парикмахера, бреющего шишковатую голову… Выкручивай клинья, заходи то слева, то справа…
Медленно, сильно кренясь на один бок, комбайн приближался. Когда Леонтьев и Корнев оказались близко, то увидели не предусмотренное конструктором приспособление, о котором Вера писала Андрею: длинную торчащую жердь и на конце ее две висевшие люльки, похожие на качели. В каждой люльке сидело по три человека. Эти живые балансиры уравновешивали машину и не давали ей перевернуться в лог.
Карниз,
Смотреть на комбайн было страшно, и только когда агрегат миновал особенно опасное место, секретарь нарушил молчание:
— Никаких выкладок и обоснований для разрешения нашего вопроса, Андрей Никодимович, не надо, — нужно просто затащить сюда кожанчиковых из крайсельхозуправления и показать им эту «технику» с живым балластом, тогда все разрешится само собой.
Полоса была обжата только с краю. Дальше стояла рожь. Но ни слово «стояла», ни слово «рожь» применить к этому хлебу было нельзя: рожь лежала, стояли сорняки. Андрей смотрел на бурьянную полосу, а думал о жемчужных мальцевских полях и горько улыбался.
Леонтьев смахнул пот и, рассмотрев жнивник, ахнул:
— Да это что же здесь такое творится, Андрей Никодимович?!
Андрей огляделся. Жнивник местами был выше колен, а прибитая ливнями и ветрами, наполовину нескошенная рожь лежала на земле. Ничего не сказав, Андрей побежал к комбайну. От волнения и от бега по крутому косогору кричать он не мог, а только шептал что-то и угрожающе размахивал фуражкой.
Видавший виды комбайнер сразу понял негодование главного агронома и опустил хедер. Комбайн прошел метра три и остановился: зубья режущего аппарата обмотало вьюнком, хлынувшая на транспортер высокая рожь, смешанная с осотом, татарником и молочаем, сразу же забила горловину приемной камеры.
Шедшая рядом с хедером, вся в масле и пыли, загорелая досиза, в пропотевшей майке-безрукавке, Вера легла под режущий аппарат и руками стала очищать зубья от переплетенной массы сора и ржи. Мотовило работающего комбайна крутилось над самой головой девушки.
Андрей оцепенел: «Да она с ума сошла! Ведь ей может руки отрезать… голову раздробить…»
— Вы что… что делаете? — хрипло закричал он на Веру.
Подошел и Леонтьев.
Вера поднялась и, отряхиваясь, смотрела то на Андрея, то на секретаря райкома. В глазах, в лице ее были и радость встречи, и смущение за свой вид, и горечь специалиста за недоброкачественную уборку.
С соломокопнителя и с люлек спрыгнули шесть девушек и два парня, все такие же загорелые, пропыленные, с мякиной в волосах и бровях, как и Вера.
Секретарю райкома и главному агроному хотелось ругаться и за высокое жнивье, и за оставленную на земле рожь, и за недопустимый, опасный для жизни риск, но они только переглянулись и, поняв друг друга, решили сами проверить работу агрегата на пониженном срезе. Поднялись на площадку комбайна.
— А ну, товарищ комбайнер, давайте сигнал, — приказал Леонтьев.
Молодой осибирячившийся украинец с круглым улыбчивым лицом как-то отчаянно сбил на затылок кепчонку и, обращаясь к девушкам и парням, крикнул:
— По люлькам, дети! Продолжим эквилибристику.
— Подывытесь, подывытесь, товарищ секретарь райкому, и вы, товарищ главный агроном, якой мы акробатикой займуемся… Вера Александровна, вы тоже полезайте наверх, а то дывыться на вашу работенку под ножами, под мотовилом с непривыку не у всякого нервы сдюжат…
Комбайнер говорил о Вере и смотрел на нее как-то особенно дружественно. Андрей и Леонтьев поняли: «Сбедовались».