Ручки белые
Шрифт:
– Вот и стала ты теперь по закону моей, – тихо ухмыльнулся в ухо Степан, обдав запахом гнилых зубов.
Покорно, не сопротивляясь, Агафья дала вытащить себя во двор.
– Куды её? – спросил незнакомый светловолосый слуга.
– А вон, баня рядом видишь, – указал Степан. – Там и оприходуем злодейку. Ты беги, беги приказ графа выполняй. Собирай всех, а я её посторожу.
– Лады, – одну руку Агафьи отпустили из цепкого захвата, и она услышала, как торопливо удаляются шаги. Степан за волосы, за заплетённую с такой любовью и тщательностью косу потащил жертву в баню.
В бане было душно.
В бане было жарко.
В бане было тесно.
Вдоль стен стояли две простые скамейки, да весело горели дрова в печи.
– Первым-то буду всё-таки я у тебя, Агафья, – повалил девушку спиной на скамейку Степан. – Долго будешь меня вспоминать и жалеть, что всё время отказывала.
Внезапно девушка проснулась от дурного удушливого сна. Силы вернулись к ней. Обхватила руками Степана за спину и повалила набок, на деревянный пол вместе со скамейкой.
Вырвалась из цепких объятий, вскочила, схватила первое, что попалось под руку – совок и всунула в открытую дверь печи. Набрала полную гору горящих углей и швырнула, бросила с совка их все ярким метеоритным дождём в лицо Степана.
– Федьку я люблю, а меня никогда вы не получите! – закричала она громко и с надрывом и выскочила наружу.
Схватившись за лицо, покатился по полу, воя по-звериному Степан. Видимо, попали огненные снаряды ему точно в глаза, ослепили, выжгли их и лишили зрения.
Агафья выскочила из бани, оглянулась и, не заметив никого на дворе, схватила большое полено, перекатила под двери, напрочь их закупорив.
Не оглядываясь и уже не видя, как быстро зализал пламенем огонь высушенное дерево, как повалил дым из дверных щелей и маленького оконца, бросилась бегом что есть сил в сторону спасительного леса.
В одно мгновение запылала баня. И когда народ сбежался, полыхал сложенный из сосновых брёвнышек домик с забитыми паклей щелями вовсю, жаром не давая никому приблизиться. Не помогали принесённые вёдра с водой. Сквозь шум и гомон, треск горевшего дерева нет-нет, да прорывались изнутри нечеловеческие вопли заживо горевшего Степана.
Среди растерянных и огорошенных дворовых бушевал граф Воронцов:
– Бунтовщица! Убийца! Огонь пустила, человека сожгла! Собак сюда, егерей с ружьями, да бегом за ней! Живую взять. Живую ко мне привести!
Прав был граф. Не осталось шансов у Степана. Совершенно ослепший и с каждым мгновением обгоравший всё больше и больше от жадно лизавшего бока, ноги и голову пламени он сначала безуспешно пытался выбить дверь, чем только дал время огню разгореться побольше. А потом с воем и криком на коленях пополз к баку с водой, принялся зачёрпывать ковшом воду и лить её на себя, плескать наугад да не впопад по сторонам. Цеплялся за жизнь до тех пор пока пламя не сожрало верного графского слугу.
А Агафья бежала, бежала, бежала как можно быстрее так, как и в детстве, девчонкой никогда не бегала. Бежала прочь от родной деревни, прочь от людей. В сторону такой знакомой и близкой берёзовой рощи, в которой знала, где можно надёжно укрыться. Всё ближе и ближе были с каждым шагом родимые берёзки, да ещё быстрее нагонял за спиной лай собачий и разгневанные человеческие голоса.
На столб дыма, что высоко поднялся над имением, сбежалась вся деревня. Не зная о постигшем невесту несчастье, бросился на пожар и жених Агафьи, Фёдор. Вместе с другими мужиками суетился, пытаясь потушить пожар, а потом стоял в оцепенении с остальными возле дымящейся барской бани. Тут – то на него и обратили внимание его прежние завистники:
– Вот он!
– Не успел сбежать!
– Как пить дать, помог Агафье и Степана погубил!
На следующее утро велел граф собрать всех жителей Черниговки у себя на дворе, напротив пожарища. Возле обгоревшего сруба лежали на земле останки Степана. Страшные, смотреть невозможно на них было без внутреннего содрогания. Огонь скрючил, обуглил и высушил молодое тело. Согнул его вдвое и всё человеческое исказил и изуродовал.
А рядом с покойником лежал на животе с оголённой спиной распятый, привязанный крепкими ремнями к колышкам Фёдор. Справа и слева от него стояли с кнутами слуги графские, не из местных, что из города нагрянули. Стояли напротив собравшейся толпы, как в противовес ей одетые в особые одежды, лакейские зелёные камзолы.
Ещё двое удерживали едва стоящую на ногах Агафью. В пол лица растёкся огромный кровоподтёк, награда за непослушание, за то, что остановиться от страха не смогла при преследовании.
– Пусть смотрит, пусть смотрит! – кричал истошно и визгливо Воронцов, окружённый вооружённой ружьями дворней. – Держите голову за волосы повыше, да водой поливайте. Пусть знает, пусть все знают, что за преступлением наказание идёт следом! Что графский суд скор и справедлив. А что вы стоите, вахлаки? Приступайте!
Со страхом смотрели мужики на кнуты в руках слуг барских.
Со страхом смотрели на них же бабы деревенские.
Со страхом смотрели на предстоящее истязание и дети.
Каждый знал, что кнут страшнее палки. Что стоит им вытянуть ленивую корову на пастбище вдоль бока, так от удара надолго останется кровавый след на крепкой шкуре. Страшнее палки кнут, страшнее розги.
Граф выбрал для намечающейся экзекуции мужиков немолодых, да на редкость здоровых. С такими страшными разбойничьими рожами, что видно по ним сразу, жизнь прожили разудалую, похозяйничали, посвоевольничали немало. Ухмыльнулся бородач, что стоял подальше от народа, умело отвёл хвост кнута за спину подальше и со всей силы обрушил его на оголённую спину.
– Не виноват я! – успел закричать Фёдор и тут же застонал. Рассекая кожу, разбрызгивая кровь и выворачивая мясо наружу, жадно обвил кнут белое тело, въевшись глубоко в плоть.
– Не виноват он! – в крике зашлась Агафья, пытаясь вырваться. – Всё я одна! Одна я в ответе! Оставьте его!
Никто не услышал крика её. С выдыханием, словно дрова рубили, секли палачи невинного. Сначала стонал от каждого удара Фёдор, потом принялся хрипеть, а совсем скоро и вовсе затих. А его продолжали бить, истязать, превращая тело в кровавый кусок мяса.