Руди-Пятачок
Шрифт:
Что теперь будет?
Но, удивительное дело, из папиной комнаты не доносилось ни звука.
— Может, он там сознание потерял? — испугалась Бетти.
На цыпочках мы подошли к двери кабинета и заглянули внутрь. Папа сидел, уставившись на разложенные на полу листы кальки, по которым только что промчался Руди, оставив следы своих грязных копытцев. Следы эти смотрелись маленькими галочками и черточками среди древних значков.
— Папа, — прошептала Цуппи, — тебе что, плохо? — И, расхрабрившись, добавила: — А свиньи очень забавные животные, правда?
Но папа не пошевелился и ничего не ответил. Он словно вдруг оглох и только молча разглядывал иероглифы с отпечатками копытцев Руди.
— Интересно, — проговорил он наконец. — Если учесть следы вашего поросенка, то надпись читается совершенно иначе. Вот что теперь получается: «Отец спокойно принимает все то, что не может изменить».
— Мы его заперли, — сообщила Бетти.
— Кого?
— Руди.
— Вот как! Значит, вы достроили будку?
— Нет еще.
И мы все вместе отправились в наш садик. Цуппи пришлось держать Руди, чтобы тот на радостях не принялся прыгать на папу. Руди как-то особенно прикипел к нему, хоть папа и собирался выставить его из дому. Может быть, поросенок почувствовал, что папа его недолюбливает, и хотел к нему подлизаться.
— Пожалуй, выглядит она не очень надежной, — заключил папа, осмотрев будку. — Надо бы обить ее толем — от дождя.
И тут за забором залаял бультерьер господина Шустерберга. Господин Шустерберг — владелец нашего дома — живет на два этажа выше нас. Он не очень-то любезный, а его бультерьер и подавно. Пес явно учуял Руди и теперь разрывался от лая.
— Ну-ка, живо, спрячьте вашего поросенка, пока господин Шустерберг его не увидел, — скомандовал папа. — Да заткнись же ты, гадкая псина! — шикнул он и погрозил бультерьеру кулаком.
Уже в квартире, когда мы заперли Руди в ванной, папа сказал:
— Или мы избавляемся от этой свиньи, или господин Шустерберг нас самих выставит за дверь вместе с вашим поросенком.
Глава 4
А потом наступила среда — именно в этот день мы должны были выставить Руди-Пятачка из дома. Мама пыталась нас к этому подготовить.
— Вы же сами видите: свинье в нашей городской квартире не место, — говорила она. — Да и Руди будет рад-радешенек, если мы отдадим его какому-нибудь фермеру.
Как раз накануне вечером папа достроил будку для Руди. Сначала он попробовал просто вбить по паре гвоздей здесь и там, но потом решил разобрать все на доски и сколотить их заново.
— Да, неказистая вышла будочка, даже страшненькая, — проговорил он, осмотрев обитый толем ящик. — Вот бы построить для Руди настоящий сельский домик!
Мы воспрянули духом: если папа возьмется за перестройку дома для Руди, то вряд ли потом захочет его выгнать. Папа проработал в саду до позднего вечера и даже начал выпиливать пару конских голов — наподобие тех, какими в Нижней Саксонии украшают крыши сельских домов. И вот, только мы улеглись спать, раздался дикий крик. Мы мигом вскочили и бросились посмотреть, что стряслось. Папа стоял посреди кухни, высоко подняв вверх указательный палец. Из пальца текла кровь. Мы страшно испугались, решив, что это Руди его укусил. Но оказалось, что папа порезался, пока выпиливал резьбу. Пришлось маме забинтовать ему палец. Рана была довольно глубокая, и повязка получилась внушительная.
— Ну вот, — вздохнул папа, — теперь я не смогу печатать на машинке, а все из-за этой свиньи.
Он назвал поросенка не Руди, а «свинья». Это был дурной знак: просто свинью легче выгнать из дома, чем поросенка, которого зовут Руди-Пятачок.
Мы так разволновались, что не могли заснуть, все думали: как бы сделать так, чтобы Руди остался с нами. Может, его в подвале запереть? Нет, его там быстренько обнаружат: он ведь молчать не станет. К тому же в подвале темно и сыро. Спрятать в саду? Но там ни одного укромного уголка, да и палисадник у нас совсем крошечный. Наконец, Цуппи осенило:
— Давайте превратим Руди в свинью-иероглиф! Папа такого наверняка никогда не видел.
— И как же мы его превратим?
— А просто возьмем и испишем его всего.
— Что же ты напишешь? «Папин любимчик»?
— Тоже сказанул! Нет! То предложение, которое папе так понравилось. Ну то, с которым ему Руди помог: «Отец принимает спокойно все, что не может изменить».
И вот ночью мы выбрались из постелей, прокрались в папин кабинет, взяли свиток папируса и прошмыгнули в ванную комнату. Маминым карандашом для бровей мы старательно вывели на розовой спине Руди иероглифы. А он стоял себе смирно и только разочек тихонько захрюкал, видимо, от щекотки.
Обычно утром мама нас не добудится, но на этот раз мы сами вскочили ни свет ни заря, побежали в ванную и выпустили Руди. А потом распахнули дверь в родительскую спальню. Поросенок мигом проскользнул в комнату. Мы ждали, когда же папа рассмеется? Сперва было совсем тихо, а потом из спальни донесся ужасный крик. И тут же с кухни прибежала мама.
— Боже, неужели он опять порезался? — спросила она и распахнула дверь спальни.
Оказалось, папа под одеялом боролся с Руди. Тот ведь не знал, что будить папу надо осторожно, и живенько забрался к нему на кровать. Папа вскочил и стал за задние лапы стягивать поросенка с постели.
— Прочь! — кричал он. — Вон!
Папа выгнал Руди из спальни и погнал его по коридору. Как только поросенок выбежал в сад, он тут же захлопнул за ним дверь. А на улице, между прочим, шел дождь. Руди сидел на крыльце, печально опустив уши, и смотрел на нас в окно. Нам хорошо были видны иероглифы у него на спине. Но папа в гневе их даже не заметил! Может, потому что не успел как следует проснуться.
— Хорошо, что мы взяли мамин карандаш, — сказала Бетти. — Он водостойкий.
— А если Руди простудится там на дожде и у него начнется насморк? — волновалась Цуппи.
— Свиньи так просто не простужаются, — буркнул папа. — Они привыкли жить на воле. А вот в квартире как раз нет.
И он направился в ванную. Вскоре и оттуда послышались его проклятия.
— Что там еще? — испугалась Бетти.
Последнее время папа стал очень нервным и раздражительным. Мама говорила, что это потому, что у него нет нормальной работы, а расшифровкой иероглифов на жизнь не заработаешь. Папа вышел из ванной мрачнее тучи. Он ухитрился дважды порезаться, пока брился. Наверняка и в этом он винил Руди. На папу жалко было смотреть — два пластыря на лице и палец перевязан.