Рука Москвы. Разведка от расцвета до развала.
Шрифт:
Короткая война 1965 года застала нас в Пакистане. Она не нарушила мирного течения жизни в Карачи, хотя и взбудоражила общественное мнение. В городе изловили немалое число индийских «шпионов», которые оказывались впоследствии честными обывателями, случайно навлекшими на себя подозрение. Приходилось видеть, как базарная толпа вдруг бросалась в ту сторону, откуда раздавался крик: «Джасус!» — и через несколько секунд торжествующие патриоты волокли в полицию очередного шпиона-джасуса. На улицы были выпущены стайки школьников, которые останавливали машины и замазывали черной краской фары. На несколько дней в городе было введено затемнение, и раза два объявлялась воздушная тревога. Индийские самолеты в небе не появлялись, но зенитные орудия открывали стрельбу, видимо, для поддержания боевого духа населения.
Это было первое мое
В конце 1965 года советское посольство приступило к постепенному переезду на север, во временную столицу Пакистана Равалпинди, рядом с которой уже начал возводиться Исламабад. Мне уже приходилось бывать в Равалпинди во время первой командировки, пожить в прелестном горном местечке Марри, где посольство снимало небольшой коттедж. Эти места мне нравились: зеленые горы со снеговыми вершинами, сухой воздух, более приятный, чем знойная духота Карачи, деревья, похожие на наши московские тополя, в горах гигантские гималайские сосны.
Мы были первой советской семьей, поселившейся в Равалпинди, в доме на окраине, в районе парка Айюба на Лахорской дороге. Временное посольство размещалось в противоположном конце города, на Пешаварской дороге.
За нашим домом начиналась пустынная равнина, пересеченная оврагами, далее ярусами поднимались горы. Стояла первобытная тишина, которую в послезакатное время нарушал только вой шакалов, подходивших к самым воротам дома.
Зимними вечерами мы топили камин смолистыми поленьями. Дрова приносил сторож, уроженец здешних мест, Кала-хан. Он и его жена стали лучшими друзьями нашей маленькой Тани. Девочка быстро освоила их язык, ела их еду и даже, как мы однажды убедились, научилась ритуальным телодвижениям, совершаемым во время намаза. Кала-хан был настолько честным, добрым, совестливым человеком, что, когда настало время покидать Равалпинди, расставаться с ним было тяжело.
Равалпинди, провинциальный маленький городок, зимними вечерами погружается в спячку. С наступлением сумерек пустеют улицы, жители прячутся от холода (температура в декабре — январе падает до минус 3—4 градусов), редко проедет машина или запоздалый извозчик, и вновь воцаряется тишина. Вечера зимой совершенно безветренны, приятно пахнет кизячным или смолистым древесным дымком через приоткрытое окно машины.
В Исламабад от посольства можно добраться по Пешавар-роуд, мне больше нравится ехать через центр города, по Марри-роуд, в сторону гор, а затем свернуть с широкого шоссе на старую дорогу. Дорога вьется меж невысоких холмов. Для этого небольшого отклонения от прямого маршрута есть веская причина. Именно здесь, на полукилометровом отрезке старой дороги, сухой и холодный воздух всегда пропитан горьким ароматом полыни.
Запахи Азии, от самых пленительных — цветущих роз и олеандров до ошеломляюще тяжелого— невыносимого смрада поселков беженцев в Карачи, где на солнце сушатся креветки, гниют рыбные потроха и отлив обнажает зловонный прибрежный ил, — запахи остаются в памяти навсегда, они ассоциируются с определенными местами жительства, отрезками времени, служебными и личными отношениями, характерами и ситуациями. Вечерний прохладный, отдающий дымком воздух — это зима в Лахоре и Равалпинди; парфюмерный аромат вьющихся по стенам мелких белых цветов — дипломатические
Ко времени нашего переезда в Равалпинди пакистано-индийская война закончилась. В январе 1966 года в Ташкенте при посредничестве Председателя Совета Министров СССР
А.Н. Косыгина начались переговоры между президентом Пакистана Айюб-ханом и премьер-министром Индии Л.Б. Шастри.
Первое главное управление КГБ, как я узнал, побывав в отпуске в Москве, принимало активнейшее участие в подготовке и проведении конференции. Особенно отличилась, говорили у нас, делийская резидентура, но положительно была оценена и информация, направлявшаяся из Карачи. (Какой-либо закрытой связи между Равалпинди, Карачи и Москвой в то время не было. Общение с Карачи шло по обычному телефону. Удалось также наладить нечто подобное курьерской связи, пользуясь участившимися поездками на север Пакистана сотрудников посольства.)
Я узнавал о ходе конференции из сообщений местного и московского радио. Переговоры в Ташкенте шли сложно, но, к всеобщему удовольствию, завершились 10 января 1966 года подписанием соглашения.
Рано утром 11 января раздался телефонный звонок из нашего посольства в Карачи, разом прервавший мирное течение времени. В Ташкенте, в своей резиденции, скоропостижно скончался Лал Бахадур Шастри. Мне как единственному советскому представителю в новой столице предписывалось немедленно связаться с МИДом Пакистана и по установленному порядку запросить разрешение на пролет советского самолета с телом покойного премьера над территорией Пакистана. Так неожиданно завершился период второй пакистано-индийской войны.
Третья война была еще впереди, и наблюдать ее пришлось с индийской территории.
Работы тем временем прибавлялось. Мне было необходимо прикрывать свою тайную деятельность и для этого приходилось заводить множество знакомых. Расчет прост. Без внимания контрразведка меня оставить не может. Значит, надо показать ей часть своих контактов, отвлечь внимание Си-ай-би (Центральное разведывательное бюро) на мои второстепенные связи. Недооценивать возможности местных спецорганов было бы неправильно. Естественно, в повышенной внешней активности есть свой риск, но в моем случае это легко объяснялось тем, что в Равалпинди я представлял советское посольство в единственном числе.
Период полной самостоятельности— без шифросвязи, без необходимости регулярно отчитываться, без указаний Центра и наставлений резидента, — продолжался более полугода. Никогда в моей жизни — ни до ни после этого — не работалось с таким вдохновением.
Постепенно посольство заполнялось, было оборудовано помещение секретно-шифровального отдела, стали переезжать в Равалпинди, а затем в Исламабад, где быстро строились жилые дома, старшие дипломаты.
В начале 1966 года был заменен Сергей Иванович. На его место прибыл ветеран южно-азиатского отдела Василий Б. Знакомство с ним меня крайне разочаровало. Получить что-либо полезное от этого руководителя мало-мальски опытный работник не мог. Сосредоточиться на мысли, оценить информацию, грамотно сформулировать задание Василий был не в состоянии. Говорят, когда-то он неплохо работал и выдвинулся заслуженно, но поверить в это было трудно. Резидент питал неодолимую тягу к спиртному, пил в любое время суток, быстро хмелел и во хмелю нес околесицу, густо пересыпанную матом. Не уверен, что за последние годы он прочитал хотя бы одну книгу. Да и читал ли он когда-либо? До сих пор мне казалось, что такого рода людей в КГБ, не говоря уж о ПГУ, после военных времен не осталось. Пришлось убедиться в своей неправоте. У резидента была одна позитивная черта — он хорошо относился к подчиненным. Однако правильно оценивать их действия, наставлять на верный путь Василий не был способен.