Рука Москвы
Шрифт:
И еще однажды Андропов удивил и порадовал меня. Он посоветовал мне прочитать «18 брюмера» Карла Маркса для того, чтобы глубже понять иранские события. Именно это я уже сделал раньше, меня поразила применимость многих мыслей Маркса к иранской ситуации, изящество его формулировок. Удивительно было то, что это увидел один из руководителей того периода, когда живой самостоятельной мысли, казалось, уже не было места в высоких сферах.
Мы горевали по Андропову.
В 1984 году я побывал в Афганистане. В первый раз я был в Афганистане почти мальчишкой, в 1958 году, когда направлялся
Афганская эпопея долго не перестанет привлекать внимание ученых, публицистов, писателей. Она еще не закончена. Трудно будет тем, кто захочет написать ее подробную и объективную историю. Слишком много участников, большая роль американских и пакистанских спецслужб, которые едва ли захотят раскрывать свои секреты, природная склонность афганцев к интриге, своеобразие страны и народа — вот препятствия, которые придется преодолевать исследователям.
Я не вел дневников и не пытаюсь восстановить даже канву событий и высказывать предположения о мотивах действий основных лиц афганской драмы. Этим надо заниматься всерьез. Но сохранились наброски, которые я делал для себя, скорее даже для семейной памяти, сразу после возвращения из очередных поездок в Афганистан.
Афганистан
Я проснулся перед рассветом от крика муэдзина и тут же вновь уснул. Разбудил меня сильный раскат грома почти над головой, потом еще один. За окном, в узкой щели между шторами, серели неплотные утренние сумерки. А может быть, подумалось мне, темно от низкой грозовой тучи. Сейчас хлынет ливень, зашумит по листве, по крышам, по дорожкам сада. Закрыл глаза, но последовал еще оглушительный удар, а потом еще четыре, с совершенно равными интервалами. Рассеялись предрассветные грезы о ливне. Город подвергался обстрелу крупнокалиберными реактивными снарядами. Где-то в предместьях, после утренней недолгой молитвы, правоверные нажали на спусковую кнопку или рычаг или замкнули контакт пускателя (не знаю, как действует эта установка) и напомнили всем, всем, всем, что война продолжается.
Место действия — Кабул, время — майское утро 1988 года. Первые колонны советских войск уже пересекли Государственную границу в районе Термеза, чтобы никогда не возвращаться в Афганистан.
Вечером вновь громыхнуло над городом. Это был не гром, а какая-то осатанелая короткая дробь гигантского барабана, от которой содрогнулись стены. Реактивная артиллерия 40-й армии била по районам предполагаемого нахождения противника.
На следующее утро, через несколько минут после намаза, над городом вновь прогремел гром, не предвещающий, увы, скоротечной весенней грозы.
А погода в Кабуле стояла (не могу найти более точного слова) блистательная. Нежное и ласковое солнце в ослепительно голубом небе, чуть золотистая легчайшая дымка утреннего воздуха, прохлада, которая побуждает человека к быстрому и энергичному движению, нежная, не успевшая огрубеть зелень деревьев, чуть ощутимый запах роз и смолистого свежеоструганного дерева. Погода,
Июнь 1984 года. Только что завершилась серия мощных ударов советской 40-й армии Туркестанского военного округа совместно с афганскими войсками по формированиям Ахмад-шаха Максуда в долине реки Панджшир. Во главе кампании первый заместитель министра обороны СССР маршал С. Л. Соколов — коренастый крепкий старик со спокойными отеческими манерами, басовитым голосом и твердой рукой бывшего танкиста. В свои семьдесят с лишком лет он много курит (длинные американские сигареты «More») и способен изрядно выпить.
Маршал летит на вертолете в местечко Руха в Панджшире, чтобы лично обозреть сложившуюся там обстановку. Выясняется, что обозревать нечего. На полях стоит уже созревшая, но нескошенная пшеница, в пшенице — советские танки. Танки и бронетранспортеры повсюду. От глинобитных домов кое-где поднимается дым. Прямо к темно-голубому безмятежному небу. Но разрушений немного, большинство домов целехоньки. Нет жителей, ни одной афганской души. Вымерший город, не разрушенный, не разбитый, а вымерший.
Осматривать в Рухе нечего, а ходить по ней опасно — мины. Маршал собирает совещание в двухэтажном просторном доме, где разместился штаб. На стенах кумачовые лозунги на русском и дари, незапоминающиеся плакаты. А вот три афганца, присланных в освобожденную Руху восстанавливать народную власть. Это оргядро — изобретение советников. Замысел здравый предполагалось, что население будет приветствовать освободителей, проклинать бандитское иго, а оргядру надлежит только направлять стихийный энтузиазм в конструктивное русло.
Замысел идеологически выдержанный — оргядро состоит из проверенных, направленных из Кабула революционеров. Есть в этом замысле, однако, один дефект. Афганцы не доверяют чужакам. Никаким указом заставить их поверить человеку со стороны невозможно. В Панджшире дело осложнялось (или упрощалось?) тем, что население дружно покинуло родные места и организовывать было просто некого. Когда же вернулось население (а это произошло в 1987–1988 годах), не оказалось организаторов. У наших военных было достаточно оснований утверждать, что военные успехи не подкрепляются политической работой среди населения. О характере военных успехов речь впереди.
Оргядро Рухи сидело на совещании подавленное и неприметное среди десятков румяных, рослых и бравых генералов и нескольких не менее бравых полковников. Сказать на совещании по существу нечего — противник уклонился от столкновений, и речь идет о размещении афганских гарнизонов и постов безопасности.
Какой удивительный порядок царил на картах, по которым докладывались планы охраны и обороны Панджшира! Зеленые, синие, красные треугольники, квадраты, пунктирные и сплошные разноцветные линии, четкие надписи радовалось сердце и казалось, что обязательно все будет хорошо, не может проиграть войну армия, которая действует по таким замечательным картам. Видимо, такие же мысли приходят и другим участникам совещания: возникает атмосфера победного митинга.