Руки Геракла
Шрифт:
Прежде чем он успел как следует над этим задуматься, последовало то, что можно было счесть ответом, и ответ этот весьма успешно пресек все дальнейшие размышления на эту тему. Прямо у них над головами раздался ужасающий удар грома. Выглянув из окна, полководец, не веря своим глазам, увидел, как с невероятной быстротой собираются черные тучи.
Мгновением позже разразился ливень. Сегодня уж никаких костров в ближайшей округе не разожжешь.
Спустя несколько часов и дней в душу Амфитриона начали закрадываться подозрения о заговоре. Через некоторое время, несмотря на предупреждение в виде туч и грозы, он почти уверил себя в том, что Зевс
Мой юный сводный брат Ификл после приезда отца пару дней был в подавленном состоянии, когда узнал, что случилось. Его это беспокоило, и еще сильнее он боялся того, что может случиться потом. Весть о том, что мать могут сжечь живьем, привела бы его в ужас, но, по счастью, ему не довелось услышать этого.
Тиресий и его свита покинули владения Амфитриона в полдень того же дня. Старый прорицатель привык к тому, что его недолюбливают, но все равно его уверенность в том, что он видел бога, была непоколебима.
Конечно, он позаботился о том, чтобы, когда он будет уезжать, его наложница была при нем. А пока она болтала с кухарками, мешая им работать, и Тиресий в перерывах между своими разговорами даже издалека слышал их голоса.
Вот, в целом, и все, что мне рассказывали о том дне. Есть вопросы, на которые я так и не нашел ответа. Например, действительно ли Тиресий сказал полководцу, каким будет мое имя? Если так, то сам ли он его придумал, или оно было названо Зевсом? И правда ли, что прорицатель посоветовал, чтобы это имя было широко разглашено с тем, чтобы значение имени – «любимец Геры» – отвратило от меня гнев ревнивой супруги Громовержца?
Как бы то ни было, смею вас заверить (поскольку все испытал на своей собственной шкуре), что боги – настоящие боги – поступают и чувствуют отнюдь не так, как говорят легенды.
Последующие дни, месяцы и недели были нелегкими для всех в нашем доме. Амфитрион, как и любой другой полководец, был скор на расправу, когда считал, что наказание необходимо, и был в этом весьма тверд, хотя и не испытывал удовольствия от людских страданий.
Но Алкмену он ревновал страшно и весьма высоко ценил свою честь. А обвинять в неверности было некого, кроме собственной жены, да и наказывать тоже. Но все подобные поползновения твердо пресекались.
Когда Амфитрион выбросил из головы мысль о том, чтобы сжечь жену живьем, он дал в сердце своем великую клятву никогда более к ней не прикасаться, опасаясь вызвать ревность Зевса. И у матери моей больше действительно не было детей.
Много лет спустя, когда история уже моей собственной жизни начала обрастать легендами, причем так, что я уж не могу и понять, где кончается одно и начинается другое, говорили, что моя мать, все еще страшась ревности Геры, приказала после рождения бросить меня за стенами Кадмеи. И тогда сама богиня Гера нашла меня – не то случайно, не то ее туда заманили хитростью, чтобы она взяла меня на руки, не зная, что крепенький малыш у ее груди – незаконный отпрыск ее распутного супруга.
На самом деле наша с богиней связь несколько более странная, чем о ней рассказывают. Если время и боги позволят, я поведаю об этом подробнее чуть позже.
Люди любят послушать о чудесном почти так же, как хорошо поесть и сладко попить, а то и больше, потому они продолжают творить легенды. Но у простых смертных нет такого искусства сочинять истории, как у Судьбы, так что легендам далеко до правды.
Спустя
Много лет спустя Алкмена полюбила рассказывать мне о первых месяцах моей жизни, когда всем вокруг казалось, что я совершенно обычный ребенок. Мать всегда восхищенно покачивала головой, говоря мне об этом.
Глава 2
Урок не впрок
В последующие годы моя мать любила вспоминать, какой я был ласковый ребенок. Порой я бывал немного угрюм, но, к счастью для себя и остальных, почти никогда не затевал драк. Мне кажется, что в раннем моем детстве матери было легко утихомиривать меня ласковыми словами и любовью. Но, как супруга выдающегося полководца, она имела много других обязанностей, потому воспитание мое по большей части выпадало на долю других. А полководца, который был моим приемным отцом, я видел даже реже, чем мать. Только недавно я начал по-настоящему сочувствовать этому человеку, Амфитриону, чьи душевные страдания не позволяли ему ни принять меня от всей души как сына, ни отказаться от меня как от безродного, позорящего его ублюдка.
Думаю, мое детство было довольно счастливым для смертного ребенка. Однако память моя сохранила несколько очень ранних неприятных воспоминаний. (Я не говорю о змеях, поскольку, когда они заползли в мою кроватку, я был слишком мал, чтобы запомнить это. Потом я еще кое-что расскажу о змеях.)
Мои самые ранние более-менее четкие воспоминания относятся ко времени, когда мне было года три-четыре. Одна из моих нянек, разозленная тем, что ей было запрещено даже чуть-чуть шлепнуть меня, заперла меня в чулане за какую-то детскую провинность. Сидеть в темноте было не то чтобы страшно, но ужасно скучно, потому я решительно, но не особенно сильно толкнул дверь обеими руками, от чего она слетела с петель и пролетела через всю комнату. Я и сейчас помню испуганные глаза запершей меня женщины и то, что все это я воспринял как забавную игру и, к ее удивлению, рассмеялся.
Заточение в темноте было для меня лишь минутным неудобством, и, может быть, я и все это дело воспринял бы как игру, если бы не полный ужаса взгляд няньки, когда она услышала громкий треск дерева и увидела, как я выхожу – еще хуже, она увидела лицо моей матери, когда та прибежала на шум, увидела разгром и поняла, что произошло. То, что взрослые были скорее перепуганы, чем рассержены, озадачило и очень встревожило меня.
Почти то же самое случилось несколько лет спустя, когда Амфитрион отлупил меня в наказание за какой-то проступок. Наверное, он был немного пьян тогда.
До тех пор, как вы понимаете, никто не рассказывал мне о моем происхождении. Думаю, я начал серьезно сомневаться в том, что мой настоящий отец Амфитрион, лишь на пороге отрочества. Когда сомнения зародились в моей душе, это не очень обеспокоило меня. Этот человек редко проявлял в отношении меня хоть какую-то приязнь. Его родительские чувства, казалось, были направлены на одного Ификла, которому он устроил выгодную женитьбу, когда тому было всего шестнадцать, а мне – два или три года. Мы с братом никогда открыто не соперничали друг с другом. У нас была слишком большая разница в возрасте, пока я был ребенком, а потом я слишком редко бывал дома. К тому же Ификл знал, что он унаследует все имение отца.