Рукопись, найденная на помойке
Шрифт:
– У станка – на заводе работают… – пробурчал муж. – Там от этого польза обществу есть.
– Просто мы тут Мишу в театр водили, – извиняющимся тоном стала оправдываться мама. – На «Лебединое озеро».
Когда гости ушли, мама сказала Мише, что если уж ему так приспичило танцевать, то нужно говорить не «балерина», а «танцор», потому что балеринами бывают только девочки, а мальчики – это…
– Мальчики – это балеруны, – презрительно сказал папа, давая понять, что, как и муж тёти Софы, решительно не уважает такие желания. Сам он в детстве хотел стать водителем грузовика… ну или продавцом мороженого – слабость, конечно,
Посочувствовала Мишелю тогда только старшая сестра Дина. Это она его так называла – Мишель, родителей это отчего-то раздражало. Дине в то время было около десяти, и все уже заметили, что для девочки она, во-первых, слишком умная, во-вторых… Трудно было сформулировать, что «во-вторых», но было ясно, что едва ли из Дины получится хорошая жена. Она решительно не хотела осваивать женские премудрости, и все попытки мамы и бабушки увлечь ее рукоделием или кулинарией кончались плачевно: Дина не могла связать даже простой шарф, превращая нитки в сложную путаницу узелков, а любое печенье у нее обязательно подгорало. И – главное – она не могла понять, отчего нельзя купить шарф или печенье в магазине.
Играть в «дочки-матери» с куклами или наряжать их Дина закончила в возрасте пяти лет, и с тех пор, если и брала их в руки, то только для того, чтобы поиграть в «лекцию» или «защиту диссертации». Она много читала, причем совсем не детские книги – толстые биографические романы, учебники и популярную литературу по биологии и медицине.
– Синий чулок будет, – вздыхала мама. – Вся в мою тётю Аню.
– Ну, наука – это хотя бы нужное занятие, – говорил папа, но отчего-то вздыхал.
Так вот, только сестра тогда заметила, как обескуражен Мишель странной реакцией на свой честный ответ, и посоветовала:
– Ты не говори никому пока. Всё равно тебе всерьез учиться балету пока рановато. Ты позже скажешь, только не «балериной», а «артистом балета».
– А почему? Я ведь балериной хочу… Чтобы как Одетта…
– Я тебе объясню потом, когда ты постарше станешь. А пока лучше молчи вообще. Ну, говори, что хочешь стать инженером. И с моей куклой при них лучше не играй, поиграй со своими машинками… для виду, понимаешь?
Мишель послушался и даже придумал свою игру с подаренными ему моделями автомобилей (мальчикам ведь должны быть интересны автомобили, верно?), которые раньше пылились на полке: он ставил с ними балет. Его любимой машинкой был белый кадиллак, самозабвенно крутивший фуэте.
К семи годам Мишель был худеньким, хорошо сложённым мальчиком с тонкими чертами лица, большими зелеными глазами под длинными, загнутыми кверху ресницами, про которые принято говорить: «И зачем такие мальчику достались?» – и темно-каштановыми кудрями. Кудри, правда, в восьмилетнем возрасте ему обрезали коротко, почти под корень, из-за того, что какая-то дама в автобусе сказала его отцу: «Какая у вас миленькая девочка!». Дина плакала по его волосам, кажется, больше, чем сам Мишель: она любила подолгу расчесывать шелковистые локоны брата и накручивать их на палец. У самой у нее волосы были прямые, рыжеватые и сухие, как солома. «Ты у меня самый красивый, – приговаривала она. – А я зато умная».
Мишель больше ничего не говорил о своей мечте стать балериной, но в школе стал под прикрытием сестры потихоньку от папы с мамой ходить в танцевальный кружок.
Когда ему исполнилась
– Тогда тебе нужно уговорить родителей отдать тебя в специальное училище. Ну, ты знаешь.
– Но в училище мне все равно не разрешат стать балериной, – печально возразил Мишель.
– Да… Балериной ты станешь позже, сам, когда уже никто не будет тебе мешать. А для начала ты просто научись всем этим штукам – батман, плие, бризе, растяжки всякие… потому что это нужно в детстве начинать. Ещё немного – и будет поздно.
С большим трудом Мишелю удалось добиться своего. Конечно, если бы не сестра, точно ничего бы не вышло. Слишком уж сильным было его желание, и именно эта сила вызывала у родителей страх и приступы отчаяния. А вот Дина, немного слукавив, сумела как-то спокойно и аргументированно убедить их в том, что гораздо хуже будет, если они погубят мечту своего ребенка, не дав ему шанса даже попробовать.
– Это же не обязательно насовсем. Он ведь потом, если захочет, сможет получить другую профессию, – говорила она.
– Настоящую? – с надеждой спрашивал папа.
– Ну да, он же аттестат получит и всегда в другое место поступить сможет. И, скорее всего, так и получится. У меня сестра подружки одной через год сбежала из училища. Там, знаете, какие нагрузки? Пашут, как лошади. И скукотища… Батман тендю, батман трындю…Стоишь у станка и ногой машешь. Если это не для Мишки – тут же сбежит. Но хоть не будет вас всю жизнь попрекать, что вот, мол, он из-за вас не стал великим…
– …балеруном.
– … артистом.
– А что, ну, может, талант у него, так что… – робко предположила мама. – Прославится, деньги будет зарабатывать.
– Как же, деньги! – скептически произнес папа. – На пенсию в сорок лет!
– Ну вон, Майя Плисецкая… – прошептала мама.
– Ты сравнила!
В конце концов они всё же сходили на консультацию в училище, и им сказали, что ребенок одарённый и перспективный, что хоть и поздновато начинать, но если он с детства так одержим и будет стараться… И Мишель поклялся стараться.
Прошло четыре года. Мишель не сбежал и упорно работал у станка. И учился делать поддержки, хотя в душе знал: это его должны поднимать вверх мускулистые руки, это его – придерживать за талию, пока он, радостно и с кажущейся легкостью (теперь он знал, как тяжело она дается), крутится на пуантах в своей белой пачке. И внимательно смотрел на женские движения – фуэте, па-де-бурре. Преодолевая стеснение, надоедал девочкам-одноклассницам, просил показать. Конечно, ему совершенно некогда и неинтересно было овладевать обычными школьными предметами, но он и тут старался – для родителей. А о балете научился говорить спокойно: «Мне нравится». И только перед Диной иногда танцевал, завернувшись в старую тюлевую занавеску.