Румянцев-Задунайский
Шрифт:
Князь лежал лицом к небу, в стекленеющем глазу его блуждала неведомая мысль. О чем он думал, глядя на небо, на звезды, мерцавшие в неизмеримой дали? О государыне ли своей, в отношениях с которой было так много странного, неизъяснимого? Или, быть может, в хладеющем мозгу его возникали образы боевых товарищей, которым вредил крепко, но вредил не от злого умысла, а только из ревности к их славе?..
Всякие думы могут прийти к человеку в его смертный час. Прощаясь со звездами, со всем, что его окружало, Потемкин мог и не вспомнить про государыню или генералов, соперничавших с ним в славе. Он мог думать просто о неотвратимости судьбы. До самого этого часа он никогда не задумывался о смерти, жил так, как живут люди, которым колодец жизни представляется без дна. Он знал себя молодым и не замечал приближения старости с ее роковыми
Слава, добрая слава!.. Но, позвольте, достоин ли ее он, Потемкин?
Старый лакей, стоявший без факела, смотрел на умирающего князя и озадаченно мял в руках шапку. Четверть века служил он ему правдой и верой, четверть века находился подле него, словно нянька при дитяти, но так и не распознал, что он за человек. Противоречивым, ох, каким противоречивым был его хозяин! Светлейший князь любил простоту и в то же время преклонялся перед пышностью, был горд и обходителен, скрытен и откровенен, хитер и доверчив, расточителен и часто скуп, сострадание соединялось в нем с жестокостью, робость с отвагой… В его поведении примечалось какое-то метание: то он вслух мечтал о герцогстве Курляндском, то о польской короне, то вдруг загорался желанием стать простым монахом и закончить жизнь в тиши монастыря. Он много раз брался строить дворцы, но никогда не доводил дела до конца и продавал те дворцы недостроенными. А его неожиданные вкусовые желания! Обычно князь не привередничал, ел с охотой даже солдатскую кашу, но случалось, что посылал курьеров за кислыми щами или квасом за десятки верст. Необычный был человек князь Потемкин!
У одного из слуг факел, издав треск, стал быстро гаснуть. Это напугало Браницкую. Она крикнула, чтоб засветили другой, и со сдерживаемым рыданием на коленях поползла к изголовью умирающего. Глаза князя были закрыты, и ей показалось, что он нарочно сомкнул их, чтобы не видеть сияния звезд.
— Посмотрите, доктор, — шепотом позвала она, — не заснул ли?
Доктор, опустившись на колени, прислонил ухо к устам князя и тотчас выпрямился:
— Его светлость скончался.
— Нет, нет!.. — по-бабьи завыла графиня и стала трясти тело князя в тщетной надежде пробудить в нем жизнь. Ее не останавливали. Обнажив головы, люди стояли в скорбном молчании и ждали, когда графиня придет наконец в себя.
Графиня проревела с четверть часа, потом, притихнув, но все еще не вставая с колен, принялась платочком вытирать мокрое от слез лицо. Адъютант и еще несколько человек из свиты молча взяли уже остывшее тело князя и перенесли на коляску.
Начинало светать. На небе оставались только самые яркие звезды. Адъютант подошел к графине, помог ей подняться и повел к экипажу. Вскоре все расселись по местам, экипаж развернулся и шагом поехал в обратную сторону — назад, в Яссы — город, который покойный князь называл своим гробом.
Глава IV
Кому передать шпагу?
Оставив места боевых действий и поселившись в имении Тешани, Румянцев более года никуда не выезжал. Мысль о том, что в его знаниях и опыте никто более не нуждается, гасила в нем интерес к государственной службе. Дни проходили однообразно — без радостей, без потрясений. Уже много лет спустя слуги фельдмаршала, рассказывая об этом периоде его жизни, могли припомнить лишь три или четыре события.
Одно из событий было связано с присылкой из Москвы книг, в числе которых оказалось сочинение Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Это сочинение вовлекло Румянцева в мрачную задумчивость. Некоторое время он ходил сердитый, неразговорчивый, а потом вдруг загорелся желанием отправиться в путешествие по своим имениям, разбросанным по всей России. С большим трудом удалось уговорить его отложить эту поездку, по крайней мере до того времени, когда он окончательно оправится от своих недугов. Уступая уговорам, Румянцев, однако, приказал секретарю направить всем управляющим имениями письма
Запомнился также день, когда пришла весть о кончине князя Потемкина. Домашние хорошо знали, как много зла причинил фаворит императрицы их любимому хозяину, и ожидали, что его сиятельство возрадуется сему известию. Каково же было их удивление, когда граф, получив весть о смерти, скорбно ссутулился, в опечаленных глазах его появились слезы.
— Что на меня так смотрите? — промолвил он. — Потемкин был моим соперником, худого сделал немало, и все ж Россия лишилась в нем великого мужа.
После заключения мира с Турцией, что было сделано уже без Потемкина, Румянцеву пришло из Петербурга приглашение принять участие в праздновании сего события. Румянцев ехать отказался, сославшись на недомогание. Позднее он узнал, что, хотя на празднике том и не было крикливой роскоши, как на торжествах по случаю Кучук-Кайнарджийского мира, генералы остались довольны. Каждый получил свое, кто повышение по службе и ордена, кто дорогие подарки и тысячные суммы из казны. Не обошла своей милостью государыня и его, Румянцева, как бывшего командующего Украинской армией. Она соизволила прислать ему шпагу, отделанную золотом и украшенную алмазами. Своей наградой ее величество как бы внушала ему, что в Петербурге о нем помнят и на него еще рассчитывают как на полководца в случае новой войны.
Война… На веку Румянцева их было несколько. Неужели будет еще? А почему бы и нет?.. Многие европейские монархи уже открыто точат ножи против Франции, обезглавившей своего короля. Да что Франция! Пламя новой войны может возгореться и в Польше, истерзанной соседними державами, толкаемой в пучину магнатами, не желающими знать ничего, кроме своих личных интересов. В 1792 году тарговицкие конфедераты, боясь, что реформы, проводимые сеймом, приведут Польшу на путь Франции, захватили власть в стране. Это дало повод России и Пруссии ввести туда свои войска. Вскоре под предлогом предупреждения распространения французской «заразы» территория Польши была перекроена во второй раз. Сейчас там установилось относительное затишье. Но надолго ли?
Пасху в этом году Румянцев праздновал в своем имении. Родственников и друзей поблизости не было, поэтому он пригласил на праздничный обед сельских стариков. Ему нравилось бывать в их обществе. Старики никогда не возбуждают споров, как это делают молодые. И это правильно. Зачем спорить? Разве не замечено, что в споре каждый остается при своем мнении? Старики — сама мудрость. Говорят степенно, без притворства, и не о пустяках каких-нибудь, а о вещах серьезных, значимых. Вот и сейчас, для начала выпили малость, закусили, потом, слово за слово, повели разговор, о погоде, о народных приметах, по которым знающие люди всегда угадывают, каким быть урожаю. А от урожая перешли, опять-таки незаметно, к последней войне с турками — говорили, как это хорошо, что между двумя соседними державами заключен мир. Война — дело противобожественное, народы и государства должны жить в полном согласии.
Слушая гостей, Румянцев невольно улыбался. В крестьянских суждениях было много наивного, но за этой наивностью стояла мудрость — бесхитростная, без заумных слов, в которые обычно обволакивают правду чиновничьи политики.
Кто-то вспомнил о шпаге, дарованной императрицей фельдмаршалу по случаю празднования мира. Старики пожелали взглянуть на подарок, и Румянцев с охотой удовлетворил их желание. Шпага, отделанная золотом, усыпанная алмазами, пошла по кругу. Осматривая ее, старики восхищенно покачивали головами.
— Дозвольте спросить, ваше сиятельство, дорога ли сия вещица?
— Не знаю, старики.
— А все же?
— Тысяч двадцать, наверное…
Раздались возгласы удивления. Шпага вновь пошла по кругу. Теперь ее осматривали более внимательно. Осматривая, прикидывали: сколько же на эти деньги можно купить лошадей или коров? Цифра получилась внушительная. Вздыхали: вместо того чтобы на пустые вещицы тратиться, пустить бы эти деньги в дело!.. Румянцев помалкивал. Старики не знали того, что в Петербурге бросают на подобные вещицы миллионы. Скажи им это — не поверят.