Рунная магия
Шрифт:
Тюр: Воин
Беркана: зрение, разоблачение, сон
Мадр:
Логр: вода, Единственное море, Срединные миры
Книга первая
Надземный мир
Один провидец предсказал конец всему…
Никогда не верь оракулу.
Семь часов утра, понедельник, пятьсот лет после Конца Света, и гоблины снова забрались в погреб. Миссис Скаттергуд, хозяйка гостиницы «Семь Спящих», клялась, что во всем виноваты крысы, но Мэдди Смит было виднее. Только гоблины способны зарыться в кирпичный пол, к тому же, насколько она знала, крысы не пьют эль.
Еще она знала, что в деревне Мэлбри, как и во всей долине Стронд, некоторые вещи никогда не обсуждаются, а именно все чудное, необъяснимое или хоть чем-то необычное. Фантазировать считалось почти таким же прегрешением, как задаваться, даже снов боялись и ненавидели, поскольку именно через сны (по крайней мере, так гласила Хорошая Книга) асы пришли из Хаоса и лишь во сне сохранилась власть фейри, которые выискивали возможность вернуться в мир.
Так что жители Мэлбри изо всех сил старались не видеть снов. Они спали на голых досках вместо матрасов, избегали тяжелых ужинов. Что же до сказок на ночь — ха! У детишек из Мэлбри было куда больше шансов послушать о муках святого Сепуке или последних Чистках в Конце Света, чем о волшебстве или Подземном мире. Это не означает, что волшебства не существовало. Вообще-то за предыдущие четырнадцать лет на долю деревни Мэлбри так или иначе выпало больше чудес, чем на долю какого-либо другого места в Срединных мирах.
Это все из-за Мэдди, конечно. Мэдди Смит была выдумщицей, сказочницей и даже хуже. Именно ее винили во всем необычном, что происходило в деревне. Если бутылка пива упала с полки, если кошка забралась на маслобойню, если Адам Скаттергуд бросил камень в бродячего пса, а попал в окно — десять к одному, что опять все шишки посыплются на Мэдди.
А когда она возражала, люди говорили, что у нее и до этого был нелегкий характер, что ее невезение началось в день ее рождения и что добра не жди от ребенка с руинной меткой — ржавым знаком на руке девчонки Смита,—
который кое-кто из стариков называл ведьминой руиной и который было не свести, сколько ни скреби.
Либо так, либо вини гоблинов, иначе известных как добрый народец или фейри. Нынче летом гоблины перешли от простых набегов на погреба и воровства овец (иногда и покраски оных в синий цвет) к самым гадким и грубым шуткам: подбросили конский навоз на ступеньки церкви, насыпали соды в вино для причастия, чтобы оно зашипело, превратили уксус в мочу во всех банках маринованного лука в лавке Джо Гроусера…
А поскольку никому не хватало смелости упоминать о них или хотя бы признавать, что они вообще существуют, Мэдди приходилось бороться с паразитами из-под холма в одиночку, своим собственным способом.
Никто не спрашивал ее, как ей это удается. Никто не видел девчонку Смита за работой. И никто никогда не называл Мэдди ведьмой, за исключением Адама Скаттергуда, хозяйского сына, во многих отношениях хорошего мальчика, но склонного под настроение к сквернословию.
Кроме того, все полагали, что слова ни к чему, что руинная отметина девочки говорит сама за себя.
Мэдди принялась разглядывать ржавую метку. Та походила на какую-то букву или знак и иногда слабо светилась в темноте или горела, словно к ней прижали что-то раскаленное. Мэдди заметила, что знак горит и в этот момент. Так часто бывало, когда добрый народец ошивался поблизости, — словно что-то внутри девочки не знало покоя и отчаянно хотело вырваться на волю.
Тем летом метка зудела чаще, чем обычно, ведь гоблины кишели вокруг в немыслимых количествах. Был единственный способ унять зуд — прогнать их. Другие свои силы девочка не пробовала и по большей части не использовала. Хотя иногда это и было непросто — все равно что притворяться, будто не голоден, когда на столе любимая еда, — но Мэдди понимала, почему надо вести себя так.
Заговоры и руны — это уже плохо. Но волшебство, подлинное волшебство, — совсем уж опасное дело. Если слухи о нем достигнут Края Света, где слуги Ордена день и ночь трудолюбиво изучают Слово…
Самой страшной тайной Мэдди — ее она доверила лишь своему лучшему другу, типу, известному как Одноглазый, — было то, что, как это ни постыдно, ей нравилось колдовать. Более того, ей казалось, что она может преуспеть в волшебстве. Как любой талантливый человек, Мэдди мечтала извлечь из своих способностей пользу, продемонстрировать их другим людям.
Но это было невозможно. В лучшем случае это было бы воспринято как «задаваться».
А в худшем? Людей подвергали Чистке и за меньшее. Мэдди перевела взгляд на пол погреба и широкий лаз, который уродовал пространство. Это точно была гоблинская нора, по крайней мере больше и куда грязнее, чем лисья. Разбросанная вокруг земля еще хранила следы когтистых широких лап. Камни и кирпичи были свалены в углу и небрежно прикрыты грудой пустых бочонков. Не без удовольствия Мэдди подумала, что вечеринка, похоже, выдалась веселая и слегка хмельная.
Засыпать нору легко, размышляла она. Фокус, как всегда, в том, чтобы так все и осталось. Юр, Защитницы, хватило для дверей церкви, но известно, что гоблины весьма уперты, когда дело касается эля. Мэдди знала, что в данном случае одного наговора не хватит, чтобы надолго удержать их на расстоянии.
Ладно. Тогда кое-что еще.
Заостренной палочкой девочка нарисовала на утоптанном полу две руны. Она подумала, что Наудр, Связующая, подойдет: