Русалку за хвост не удержать
Шрифт:
Китаец поглядел очень внимательно, но ничего не сказал.
Леня взял кисть, обмакнул ее в синюю тушь и, как смог, изобразил на листе скорпиона с угрожающе поднятым хвостом. Потом, обмакнув кисть в красную тушь, пририсовал зубчатую корону.
– Я, конечно, плохо рисую, – проговорил он, придвигая листок китайцу. – Но вот примерно такая татуировка… Вам ее когда-нибудь приходилось видеть?
На невозмутимом лице китайца не дрогнул ни один мускул, только его глаза, и так узкие, сузились еще больше, превратившись в почти незаметные щелочки.
– Плиходилось… – проговорил он тихим голосом, похожим
Он отвернулся от Лени, подошел к столу с горящими свечами и что-то посыпал на пламя. Цвет пламени изменился, оно стало зеленоватым, и странный терпкий запах, который Леня почувствовал, войдя в подвал, значительно усилился.
– Так что вы мне можете рассказать про эту татуировку? – повторил Маркиз свой вопрос. – Не сомневайтесь, я заплачу вам за эту информацию… Если, конечно, она того стоит.
– Стоит, стоит! – китаец снова часто закивал и подсыпал в пламя еще немного порошка.
У Лени слегка закружилась голова, стены подвала заколебались, помещение странным образом увеличилось в размерах.
– Что это… – проговорил Леня, закашлявшись. – Это какой-то наркотик? Зачем вы это делаете, господин Ван?
– Не бойся, гаспадин, все холосо… – Китаец сложил руки и заговорил.
Он рассказал Лене, что лет десять назад к нему в мастерскую пришел человек, который попросил сделать у него на руке точно такую татуировку – скорпиона в красной зубчатой короне. На следующий день пришел еще один человек и заказал такую же татуировку. Через день – третий и четвертый человек с такой же просьбой. Господин Ван подумал, что это – просто новая мода на тату. Но на пятый день к нему в мастерскую пришли двое из тех, со скорпионом. Они велели ему взять свои инструменты и отправиться с ними.
Китаец сперва не хотел ехать с ними, но ему предложили тройную оплату, и он согласился.
Его привезли в небольшой загородный дом, провели в дальнюю комнату.
В этой комнате стояла расписная шелковая ширма, украшенная изображениями драконов и тигров. За этой ширмой сидел человек.
– Я не видел его лица, гаспадин! – воскликнул китаец. – Только луку!
– Руку? – переспросил Маркиз.
– Да, гаспадин, луку!
Человек за ширмой выставил руку. Он не сказал ни слова, так что Ван не слышал его голоса. Его провожатые велели сделать на руке незнакомца такую же татуировку – коронованного скорпиона, только корону сделать не зубчатой, как у остальных, а в виде царского венца.
Господин Ван выполнил свою работу, с ним расплатились и увезли его обратно в мастерскую.
Больше он не видел никого из тех людей…
– Плошло много влемени, гаспадин… – проговорил китаец вкрадчиво. – Плошло много влемени, и ты велнулся?..
– Кто вернулся? – удивленно переспросил Маркиз. – Вы меня с кем-то путаете, господин Ван!
Китаец внезапно схватил его за левую руку, задрал рукав, обнажив запястье.
Леня пытался сопротивляться, но его внезапно охватила удивительная слабость, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Голова у него кружилась все сильнее, стены подвала завертелись вокруг него, как карусель.
Китаец удивленно уставился на его руку, и глаза снова сузились в черные щелочки:
– Извини, гаспадин… Старый Ван осибаться…
– Ошибаться?.. –
– Осибаться… – закивал китаец. – Я думать, что ты и есть сколпион… Думать, что ты плишел за мной…
Маркиз хотел что-то ответить, но в глазах у него потемнело, и он потерял сознание.
Лола оставила автомобиль за два квартала до театра, поскольку на набережной реки Фонтанки всегда были проблемы с парковкой. Пу И повизгивал у нее под мышкой и требовал, чтобы спустили на землю и дали побегать, но Лола была неумолима.
– Лучше не проси, дорогой, ты весь измажешься, и нас не пустят в театр! – сказала она строго.
Пу И прекрасно изучил свою хозяйку и теперь был просто уверен, что Лола заботится исключительно о своем новом светлом пальто. И впрямь Лоле вовсе не улыбалось вытаскивать своего питомца из лужи, обтирать ему лапы и вообще возиться со своим сокровищем здесь, в театре. При виде закрытых по дневному времени парадных дверей, при виде многочисленных ярких афиш и фотографий из спектаклей Лолу охватили ностальгические чувства.
Как счастлива она была когда-то на театральных подмостках! Как тепло принимала ее публика! Как много хорошего писали о ней в газетах, и даже сам широко известный театральный критик Пеликанский назвал ее как-то вновь явившимися миру Сарой Бернар, Сарой Сиддонс и Верой Комиссаржевской в одном лице! Какие огромные букеты роз присылали ей поклонники! Как ценили ее режиссеры, как уговаривали принять участие в их постановках!
Она все бросила – и ради чего? Вернее – ради кого? Ради этого типа, который заставляет ее заниматься непосильным домашним трудом, совершенно не ценит ее талантов, насмехается над ее любовью к Пу И и все время требует еды!
Странно, что во время этого страстного внутреннего монолога Лолин компаньон на другом конце города не почувствовал желания икнуть. Но если бы она высказала все, что накопилось у нее в душе, Маркизу в лицо, он не преминул бы кротко заметить, что публика, возможно, принимала ее неплохо, но самой публики было не так уж много, потому что играла Лола преимущественно в маленьких заштатных театриках, где зрительный зал мест на восемьдесят, а то и меньше. И что в газетах о ней, конечно, писали, но это тоже были крошечные заметочки в мелких незначительных газетенках. И всего один раз замусоленная, отвратительно пахнущая дешевым табаком тетка с радио брала интервью лично у нее, Лолы. И интервью это промелькнуло в какой-то передаче только через два месяца, и то больше половины вырезали.
И что критик Пеликанский, конечно, говорил ей комплименты и называл Сарой Бернар и иже с ней, но был он тогда здорово пьян, вязался к Лоле, как репей, а когда она наконец не выдержала и послала этого волосатого орангутанга подальше, то он вслед обозвал ее бездарностью и ничтожеством, что, конечно же, было полным враньем. Так что верить ему нельзя ни в каком случае.
Насчет того, что режиссеры рвали ее на куски, тоже явное преувеличение: когда Лоле осточертели продуваемые всеми ветрами пыльные грим-уборные и завистливый шепот коллег за спиной и она заявила, что уходит из театра, главный режиссер, который утверждал, что без Лолы театр просто пропадет и у него исчезнет вдохновение, не стал рвать на себе волосы, а мигом нашел ей замену.