Русофобия
Шрифт:
Эта идеология имеет и более глубокие корни. Например, Сталин в своих выступлениях по национальному вопросу на X, XII, XIV, XVI съездах всегда утверждал, что главной опасностью в национальных отношениях является великодержавный — или, как он иногда говорил, великорусский — шовинизм. Особое положение в этом вопросе занимал XII съезд РКП(б), где очень много внимания было уделено национальным отношениям. Съезд дружно выступил против того, что они выражали словом «русотяп». Говорилось о «полном великодержавном русском шовинизме». Призывали «подсекать головку нашего русского шовинизма» или «прижигать его огнём». Утверждалось, что русским «нужно себя искусственно
Но ведь на том съезде впервые не было Ленина.
— Это верно. Выступавшие на этом съезде основывались на неопубликованных тогда широко, но сообщённых всем делегатам документах В. И. Ленина. Теперь они все известны. Там говорилось, что «интернационализм со стороны угнетающей или так называемой „великой“ нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически».
А как же теория классовой борьбы? Ведь среди русских тоже были угнетённые. Пролетариат, крестьяне. Жизнь их была несладкая. И кровь лилась. Вспомним известный по школьным учебникам Ленский расстрел. Что они-то, угнетённые, должны были возмещать?
— Традиция эта ещё более старинная. Она уходит далеко в дореволюционную историю. Западная мысль в XIX веке стояла на такой точке зрения, что Россия — это некоторое препятствие, которое загораживает дорогу для прогресса, как бы кто ни понимал понятие прогресса.
Или вот в статье Маркса и Энгельса в «Новой Рейнской Газете»: «На сентиментальные фразы о братстве, обращённые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает ещё быть у немцев их первой революционной страстью: со времени революции (имелась в виду революция 1848 г. — И.Ш.) к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма… можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности».
Такая политика. Как можно объяснять всё это нерасторопностью или равнодушием какого-то руководителя? Наоборот, руководители были воспитаны в такой традиции.
Вспомним целину, на которую были брошены громадные средства.
— Хотя совершенно рядом, за околицей Москвы, — гибли деревни. — Мало того, что Нечерноземье не поднимали. Его разрушали.
Последний удар деревне был нанесён не коллективизацией, даже не войной. А хрущевско-брежневской политикой. Сначала скот отнимали, отдавали в колхоз. Потом продавали обратно.
Разрешали накосить в лесу сено на корову с тем, чтобы взять себе одну десятую часть, а остальное в колхоз. Во всех учебниках истории средних веков говорится, что церковь грабила трудящихся, беря с них десятину, т. е. десятую часть. Здесь же одну десятую часть оставляли.
Так от деревенского труда отучали людей. Все эти слияния, разлияния колхозов. Политика «неперспективных деревень». Это была политика последнего удара. Как сказал Солженицын, брежневского катка, прокатившегося по деревне.
Неравенство создаётся резкой разницей между ценами на различные сельскохозяйственные продукты, которая во много раз отличается от соотношения мировых цен. На это обращают внимание приезжающие к нам иностранцы. Они, например, поражаются разнице цен на картофель и цитрусовые, которая разительно отличается от пропорции цен во всём мире.
Бедственным является положение с медицинской помощью и школами в русской, белорусской и украинской деревне. Тяжелейшие демографические последствия. Население почти не растёт, в Нечерноземье оно сокращается. Такая политика рубит корень, из которого растёт вся страна. Это вопрос не просто о личных своих обидах. Это вопрос разумного отношения к будущему всей страны.
Переход отдельных республик на хозрасчёт представляется мне каким-то парадоксом. Говорится, что это прекрасный эксперимент. Но что за эксперимент? Как хозяйства будут развиваться в неравноправных условиях?
Возникает насущнейшая проблема перехода на хозрасчёт РСФСР. И сверхнасущная — срочная программа взаимоотношений республик, перешедших на хозрасчёт, с теми, кто ещё не перешёл. Я говорю не с той точки зрения, что РСФСР не будет и не должна оказывать помощь другим республикам. Во-первых, как мне кажется, это не в духе русского народа. Во-вторых, не представляется разумным. Мы все глубоко связаны исторически, экономически. Кризис в одном районе заденет всех. Но, как мне кажется, помощь не должна быть безличной. Не должна идти из союзного бюджета. Должна носить личный характер: от такой-то республики такой-то… Тогда эта помощь может быть учтена, могут быть найдены разумные размеры. И с другой стороны — после этого нас возможно, перестанут называть оккупантами, колонизаторами.
Выход всегда заключается в том, чтобы реально формулировать проблемы и не бояться называть их своими именами, не загонять в подсознание. Если речь идёт об отделении республики, то проблему надо так и формулировать. Тогда и ставить, обсуждать в таком виде. И выяснить, в какой мере она пользуется поддержкой всего населения республики, каковы социальные последствия этого, в каких границах республика должна отделиться? Каким образом можно разделить собственность, которая в этой республике имеется? Как сохранить права нацменьшинств, которые по численности в ряде республик почти равны национальному большинству? И, может, в результате такой реалистичной постановки вопроса сама острота проблемы ослабнет. Сейчас же, мне кажется, она трактуется в виде лозунга, иррационального лозунга, который из-за этого всегда наиболее опасен. Поскольку действует на чувства, минуя разум.
Во всех республиках бед немало. Кто в этом виноват? Одни во всём винят русских, другие — масонов, третьи — аппарат. Словом, ищут конкретных врагов.
— Нашим врагом, как мне представляется, являются не определённые люди, а какое-то духовное поветрие, течение мысли, охватившее весь мир. Это стремление превратить людей в стандартные винтики громадной машины, в лишённую индивидуальности массу, управляемую и направляемую. Такой же механической логике хотели бы подчинять и природу — откуда и происходит весь современный экологический кризис: разрушение природы и разрушение социальной среды обитания человека, прежде всего нации — это разные стороны одного и того же процесса, который можно видеть почти во всех странах мира.