Русская деревня. Быт и нравы
Шрифт:
Приучали к тяжести посильного труда постепенно, но с очень раннего возраста. Работать было так же естественно, как дышать, ходить. Дико было, если кто-то отлынивал от работы. «Сейчас, когда парни до 20 лет бездельем маются или на мотоциклах гоняют, это ужас. Раньше такого не было. Только сил наберешься, разуметь начнешь что к чему — сразу и идем работать. Кто в поле, кто куда. Я теленков поила, кормила, ухаживала. Конюшила лошадей — уже побольше была. Жить было трудно, а жили веселее, чем сейчас».
В 30—40-е годы труд превратился из радостного (на себя) в принудительный, неоплачиваемый (пустые трудодни) и порой бессмысленный.
Мир крестьянских забот был многообразен. Хозяин в семье должен был обо всем позаботиться вовремя. Ответственность за жизнь семьи лежала на нем. Характерно в этом отношении письмо с фронта крестьянина Федосея Павловича Преснецова (1904–1945) своему двенадцатилетнему сыну (орфография сохранена): «1942 года 23 июня.
Поддерживать спокойную, дружелюбную атмосферу внутри большой крестьянской семьи — дело непростое. Все-таки и взрослые сыновья, и их жены — все были людьми разными. Одним лучше удавалось одно, другим — другое, а сравнения в таком обшежительстве были неизбежны. Неизбежны были и обиды, ссоры, разделы и выходы. Все-таки 1920-е годы — время для большой семьи позднее. Но даже тогда умели смягчить разногласия шуткой, смехом. Мужицкий здравый смысл, единоначалие еще помогали решать многие проблемы большой семьи. Е. Т. Дорохова (1912): «Вот так и жили все. И не тесно было. Вот семья была 14 человек, и не ругался никто. Всем хватало места. И не ссорились никогда. Ну, когда там поссорятся из-за чего-нибудь, из-за работы из-за какой или из-за чего-нибудь еще. Но до драк не доходило. Были у дедушки 2 невестки: тетка Клавдия и моя мама Мавра. Они через неделю менялись работой. Одна стряпала хлеб, а вторая ходила за скотом. Вот пройдет неделя, и они меняются. Мама хлеб хорошо стряпала, хлеб у нее хороший был и вкусный. А у тетки Клавдии от хлеба корки отставали. Сколько ее бабушка ни учила, все без толку. А дедушка у нас был забавный. Он первый всегда начинал резать хлеб. Отрежет ломоть — корку, а внутри-то пусто. Вот туда-то и сложит все ложки. А когда Клавдия на стол накрывает, то в первую очередь на стол — каравай и ложки. А когда все готово, дед вдруг скажет: “А ложки-то где?” Да тут были. Посмотрят на стол, а ложек-то действительно нет. Все ищут их, а след-то их простыл. Вот тут-то дедушка и скажет: “Ну-ка, Клавдия, посмотри, не съел ли их хлебушко?” Тут все ясно станет. А Клавдия стоит да плачет: “Вы Мавру не ругаете, а меня постоянно!” А дед на это ей говорит, что все нужно делать хорошо. Кто же будет есть такой хлеб? Уж учила ее бабушка, учила, а так Клавдия и не научилась. Уж тоже намучалась она бедная. Муж ушел на фронт и оставил ее с семерыми ребятишками. Люди жили сами, каждый своей семьей. Какая семья ведь. В семье, там если уж хозяин дедушка был, чо дедушка прикажет делать — все подчинялись ему».
Хозяин
Только хозяин семьи держал в своей голове все мельчайшие детали хозяйства, определял каждому работу. Впрочем, взрослые дети слушались и матери-хозяйки. Подчинение родителям очень часто было абсолютным и беспрекословным. Михаил Родионович Новиков (1911): «Вот сейчас с какого класса курить-то начинают? Лет с семи-восьми. Курят парни, ладно, а девушки-то, туда же. А спросили бы раньше у тридцатилетнего парня, который уж женился и себе на хлеб зарабатывает, почему он не курит. Знаешь, что бы он сказал? “Мамы боюсь!” Вот как почитали родителей-то. А отца-то как боялись! Отец — это глава семьи, все вопросы решались им единолично. Вот сидим утром за столом, он каждому на весь день работы надает, и попробуй не сделай! Он вернется домой, чтоб ни в доме, ни во дворе, ни во хлеве ни одной соринки не было. Все вылижешь к его приходу!»
Трудовой потенциал такой семьи мог быть очень значителен — вместе они действительно могли горы свернуть — и новый дом поставить, и залежные земли распахать, и луга осушить. В такой семье прочнее была вера в будущее, она легче проходила через многие тяготы и испытания.
Анна Архиповна Новикова (1909): «Было у нас девятнадцать человек: у прадедушки — три сына, они женаты, у дедушки — три сына и так далее. Но хозяин — прадед. Он раздавал утром работу, он все знал о своем хозяйстве. Утром, бывало, собираемся на работу — все лапти перепутаем, ну представь — девятнадцать пар лаптей! Так брат у меня вот что придумал: шест приколотил к стене и лапти вешали на этот шест, очень удобно, и ничего не путалось и не терялось. Много было неграмотных, но все знали наперед, наверно, через веру в Бога».
И тем не менее раздел большой семьи, выход из нее взрослых женатых мужчин был неизбежен в XX веке. А. А. Марков (1925): «В детстве я жил в большой семье. Дед был очень суровый и иногда даже обижал отца, не говоря уже о бабушке и матери. Мы его боялись. Все вопросы решал дед, его слово для нас было законом. Когда он нервничал, мы все прятались. Самостоятельно бабушка не принимала никаких решений. Отец высказывал свои мнения и был недоволен дедом. Однако домостроевскую жизнь в доме сломить не мог. Он отделился от деда и построил свой дом на окраине деревни, где мы жили с мамой, тетей и пятеро ребятишек. Морально стало жить легче. Отец был добродушным, трудолюбивым и жалел нас, детей, и маму».
Конечно, были и наказания младших в семье, свои симпатии, антипатии, были и просто страх перед старшими, боязнь наказания. «Детей воспитывали только в работе: с малолетства приучали мыть полы, посуду, ухаживать за младшими братьями и сестрами. Дети боялись своих родителей, слушали и почитали их. Отец, чуть не так, — ремнем. У нас в семье отец пошто-то часто бил брата — не любил его. Помню, брату было лет шестнадцать-семнадцать. Он ушел на сеновал, лег там и уснул; а отец давай искать его. Нашел да давай ремнем полысать. Брат вырвался — на лошадь, да и угнал в лес. Отец за им побежал, да разве догонишь. Пока отец бегал — искал его по лесу, брат домой пригнал. Сидит, ждет отца и боится. Потом отец вернулся, бить больше не стал, помирились. Мать пристала за брата» (А. В. Лузинина, 1907).
Женщины
Мужчина был работником в поле, в лесу, в отходе — а вся работа по дому лежала на женщине. Нам трудно и представить, сколько сил и времени требовал уход за скотом (лошадь, корова, овцы, птица…).
«Мужчина-то добытчиком был, ну а на женщине весь дом был. Весь день у скота. Все время в хлеву, скотину кормили, детей. Все с грязным подолом» (3. С. Медведева, 1914).
У женщины в семье была своя работа, в которую мужик не вмешивался, но и женщина мужскую работу не делала. Великая Отечественная война все смешала, все хозяйство легло на баб. Вряд ли жестко патриархальный стиль в отношениях между мужчиной и женщиной внутри семьи начала прошлого века нам сегодня понравится. Но для начала века он был естественным.
«Отношение с женщиной было самое простое. Муж говорил своей жене “ты”, а она ему “вы”. Он называл ее “баба”, а она его по имени-отчеству. Когда он с ней заговаривал, она отвечала, когда он молчал, она не смела спрашивать. Жена своего мужа боялась, считала, что поставлен он над нею законом божеским. Мирному житью ее это не мешало. Грамоты мы не знали, учили грамоте, когда в колхоз вошли.
Женщин-то в доме много было, семейно жили. Так свекровка-то у печи, а сноха и золовки поденно стряпали. А когда не стряпает, так прядет сидит. Никто без работы не оставался» (А. А. Пырегова, 1900).
В большинстве семей в отношениях между мужем и женой царили согласие и понимание. Но и применение силы (наказания) к жене чем-то чрезвычайным не считалось. Это тоже было нормой, но не для всех семей. «Хвостали мужики баб своих. Нахвощет отец мать, вытолкнет на мороз, а мне ее жалко, хоть и не родная. А отец отойдет немного погодя “Зови!” А мать на печь залезет и не гукнет. Напротив нас дядя Сергей, как начнет, выгонит всю семью на улицу. Одну только дочь Маньку любил. А уж позднее совесть появилась у них, не смели уж бить баб-то своих».