Русская Доктрина
Шрифт:
Отсутствие прямого вмешательства подразумевает его сильное косвенное участие, которое должно осуществляться через создание и поддержку активных писательских союзов и через частичное регулирование издательского рынка. Тотальное господство “свободного рынка” в этой сфере, как, впрочем, и во многих других, ведет к деформации общественного вкуса, деградации самосознания, к выстраиванию неверного ценностного ряда. Проблема не решается полностью через национализацию издательского дела, более мудрым решением стало бы налоговое, кредитное и моральное поощрение тех издательств, которые добровольно следуют в редакционной политике приоритетам, принятым государством.
Нужно понимать, что пока ситуация на книжном рынке не стала катастрофической как раз благодаря наличию большого количества русских образованных людей – того самого “интеллектуального класса”, существование которого дает нам надежду на возрождение Большой Культуры с достойным местом в ней того, что принято называть “высокой
ЧАСТЬ III. РУССКОЕ ГОСУДАРСТВО
Глава 1. ДУХОВНАЯ СУВЕРЕННОСТЬ И СОЦИАЛЬНАЯ ПРАВДА
Демократия должна служить политическим идеалам, а не подменять их
Один крестьянин, когда я ему старался объяснить смысл большинства и меньшинства, как решения вопроса, как достижения истины дела, подумал и сказал: это не есть правда человека.
К.С. Аксаков
1. Добровольное заложничество
На современном этапе Российское государство переживает глубокий кризис целей. Именно этот кризис лежит в основе острой неудовлетворительности текущего момента. Убежденность в недолжном положении дел в государстве высказывают все, от простых обывателей до самых высоких чиновников. Те, кто в материальном смысле выиграл от произошедших в последние два десятилетия изменений, недовольны ничуть не меньше, а иногда даже больше, чем те, кто проиграл. Всеобщий характер недовольства, продолжавшего нарастать, несмотря на предпринимавшиеся в первые годы XXI века попытки его стабилизировать, говорит о том, что ситуацию невозможно исправить с помощью каких-либо частных технических решений – административных реформ, укрепления вертикали государственной власти, совершенствования работы тех или иных учреждений, перекройки политического поля. Невозможно потому, что причина как общественного недовольства, так и порождающих его негативных явлений не в частностях, а в принципах принятой долгосрочной политики, в избранном ошибочном стратегическом курсе.
Суть допущенной ошибки в отказе от единственного целеполагания, которое может и обязано иметь государство, от единственной очевидной для него политической цели – служения интересам нации. Всякое ответственное государство исходит из того, что оно создано, сформировано для служения интересам определенного политического тела – нации и является, в сущности, единственным и безальтернативным инструментом осуществления национальных целей. Соответственно, отказ от этого служения, отказ от огромной связанной с ним ответственности не только обессмысливает само существование государства, превращающегося в чисто паразитическое образование, но и роковым образом подтачивает силы нации, поскольку революционный путь, учреждение нового государства “из ничего”, через разрыв с предшествующей историей, является исключительно ресурсоемким и опасным для национального самосознания.
Наиболее возмутительной чертой политической психологии современной России является восходящая к Смутному времени 1985–2000 гг. самооценка политической элиты как “временщика”. Отсюда проистекает, как это ни парадоксально, подсознательная ориентация на революцию, на радикальный политический переворот, который породит новое государство взамен нынешнего и до которого, соответственно, надо “успеть” и “продержаться”. Не деятельность горлопанящих революционеров, а именно “предреволюционное” поведение самого государства создает подлинную угрозу “революции”, то есть кризиса, в ходе которого наша нация либо утратит политическую независимость и территориальную целостность, либо ее и без того оскудевшие за последние годы ресурсы будут отвлечены на создание государственности заново. К сожалению, не все даже патриотически ориентированные политические деятели понимают опасность революционного сценария: кажется слишком соблазнительным одним махом упразднить “прогнившую” государственность, но возможность построения новой оценивается при этом без необходимой доли трезвости – на такое у русской нации может просто не хватить сил.
Демократия есть определенная процедура принятия решений в государстве. Совершенствование этой процедуры не может быть стратегической цельюгосударства, напротив, эта процедура, демократическая или какая-то еще, должна служить поставленным государством стратегическим целям.
В современной РФ стратегической целью объявляется “укрепление демократии”, но, вне зависимости от пользы или вреда демократии как формы правления, подобная цель является абсурдной. Демократия есть определенная процедура принятия решений в государстве. Совершенствование этой процедуры не может быть стратегической целью государства, напротив, эта процедура, демократическая или какая-то еще, должна служить поставленным государством стратегическим целям. Когда Соединенные Штаты Америки заявляют о своей цели “укрепления демократии”, то имеется в виду демократия за пределами США, она в данном случае – инструмент реализации национальных целей американцев, утверждения американского образа жизни в качестве межкультурного идеала в мире. При этом в своей совокупности представление об образе жизни является чисто националистическим – “государство гарантирует, что мы будем жить так, как мы привыкли и как нам нравится”.Когда аналогичная цель – “укрепление демократии” – едва ли не теми же словами озвучивается в России, то у наших граждан волей-неволей возникает подозрение, что власть находится в другой системе координат, вне национального целеполагания – и нация, и государство являются не субъектом суверенной политики, а объектом внешнего воздействия. В России “укрепление демократии” означает нечто противоположное, чем в Америке, а именно: “государство гарантирует, что мы не будем жить так, как привыкли и как нам нравится, поскольку ценности демократии превыше всего”.
Такой же смысловой внеположностью государству и нации, встроенностью во внешний контекст грешат и большинство других формулировок, претендующих на определение целей современной России. Например, формулировка “Россия должна быть конкурентоспособной” автоматически предполагает принятие в качестве аксиомы неких международных “правил игры”, правил “конкуренции”. И здесь конечные цели подаются как бы “извне”. При этом мы не отрицаем ценности конкурентоспособности, но лишь указываем, что в данном случае она превращается в “антиценность” – навязанные другими мировыми субъектами модели развития, схемы образа жизни и стандарты потребления благ. Началось это не вчера – первые признаки “смещения целей” в государстве Российском можно заметить еще в эпоху Петра I, хотя о тотальности этого смещения можно говорить начиная с правления Н.С. Хрущева, который полностью принял “вызов А. Даллеса” и вынудил Россию вступить в неравную схватку с Западом там, где необходимо было бы от схватки уклониться. Результатом этой игры по чужим правилам стало Cмутное время конца XX века, поставившее под угрозу саму духовную суверенность России.
Успех стратегии “холодной войны”, предпринимавшейся на этом фоне западным сообществом, был достигнут за счет применения деструктивных технологий, мишенью которых было не столько коммунистическое мировоззрение, сколько духовно-правовые основы нашего общественного устройства. К таким деструктивным технологиям, примененным против СССР, относятся:
– управление потребительскими стереотипами, побуждающими к отказу от национальных инвестиций в развитие производства и инфраструктуры;
– проповедь идей постиндустриальной “информатизации” в качестве суррогатной сверхцели, адресованная технической интеллигенции СССР;
– проповедь идеи покаяния за любую форму насилия и принуждения, адресованная гуманитарной интеллигенции;
– пропаганда индивидуальных гедонистических ценностей, адресованная молодежи;
– пропаганда освобождения от имперского гнета, адресованная элитам национальных меньшинств.
Приняв постепенно западные жизненные стандарты, наше общество начало все больше и больше проникаться ложными идеями вышеуказанной пропаганды. В результате Россия в начале 90-х годов очутилась в рамках добровольного заложничества,в которых очень многое сразу, вдруг, оказывается “нельзя”, “не позволено”, в том числе и такое, что другим ведущим мировым политическим игрокам можно. “Недозволенным”, в частности, оказывается использование того специфического политико-культурного инструментария – национального, имперского, монархического, советского, православного, – который составляет накопленные Россией за века “конкурентные преимущества”. Более того, этот инструментарий если и готовы учитывать, то лишь в качестве свидетельства пресловутого “отставания от передовых стран”. О “специфичности России” в рамках принятой государственной риторики дозволительно говорить только в отрицательном смысле, в качестве извинения за то, что в том или ином вопросе в России не получается сделать “как в Европе” или “как в Америке”.
2. Отказаться от демократии?
“Демократическая процедура”, особенно на общегосударственном уровне, меньше всего воспринимается в современной России как “народное завоевание”, – напротив, она выглядит как символ победы завоевателяна нашей земле, пусть и сооруженный без внешнего вторжения. Подобным образом афиняне оставляли после себя демократии всюду, куда они вторгались в ходе Пелопоннесской войны. И непременная связанность западной демократической процедурой – это один из наиболее видных и оскорбительных признаков ограниченности нашего суверенитета. Невозможность установить у себя государственное правление в любой наиболее удобной и естественной форме – будь то власть советов или земская монархия, вечевая демократия или военная диктатура – является для России и ее граждан исключительно неприятным унижением.